было пересчитать по пальцам. «Доброжелатели» писали в инстанции о том, что у нее, тренера сборной Узбекистана, такой человек.

Ирина Александровна ставила крест на своей карьере, на своей жизни. Никто не предполагал, что придет перестройка и советская система начнет принципиально меняться.

Когда один знакомый стал мне в любви признаваться, я перебила его: «Что ты знаешь о любви, уважаемый? Любовь – это когда строй поломался, строй, который мешал любящим людям быть вместе и стать теми, кем они должны стать».

Я слышала, что, если человек ведет себя правильно и делает все верно, Бог исполнит то, что предложит этот человек. Вплоть до того, что поменяет ради каких-то людей строй в стране. Считаю, что из-за наших отношений с Алишером Бурхановичем на смену социализму пришло время, позволившее и ему, и мне по-настоящему проявить себя. Ему как бизнесмену, мне как тренеру.

Союз нерушимый разломался, Узбекистан пошел в сторону Азии. Я понимала, что чемпионат Азии и чемпионат Европы – далеко не одно и то же. Пришло время уезжать в Москву.

16

Амина Зарипова:

Помню, как мы собирались в Ташкенте. Я смотрела фильм со Шварценеггером, Ирина Александровна складывала вещи. Начинался новый этап нашей жизни, но я этого не понимала – едем в Москву и едем. Винер кричала: «Амина, дай мне свою футболку! Амина, где твои книжки?» – и очень мешала мне.

Антон Винер:

Переезд в Москву не был легким. Квартиры, которые мама снимала, приходилось постоянно менять. Хозяек не устраивало, что гимнастки шумят и царапают, как им казалось, своими предметами мебель. Они считали себя крутыми, а мама была приезжей из Ташкента, да еще с детьми.

В Москву я привезла двух девочек: Амину Зарипову и Яну Батыршину. Они были в сборной России, и я имела право тренировать их в Новогорске, где никто нас не ждал. Мы были чужие, относились к нам негативно. Зарипова и Батыршина стали конкурентами российских гимнасток, которые, за исключением Ирины Чащиной и Наталии Липковской, выглядели намного слабее.

На работу устроилась в МГФСО, Московское городское физкультурно-спортивное объединение. Руководил им Лев Кофман, которого Алишер знал еще до переезда. Кофман принял меня на должность тренера.

Для страны это было ужасное время. Шел передел собственности. Новогорск хотели приватизировать, забрать у министерства спорта. Зал почти не отапливали. Девочки разминались в перчатках и шарфах. Чтобы тренироваться на полчаса дольше, надо было платить. Считали по минутам, сколько мы в зале находимся. Время «без пяти», объявляют: «Готовьтесь на выход». Алишер был уже начинающий бизнесмен, при финансах определенных, поддерживал, а администрация задирала цену выше.

Вера Шаталина:

Тысяча девятьсот девяносто первый год, звоню Винер, она говорит: «Если хочешь со мной работать, через две недели должна быть здесь». Как тренер я помогала ей в Ташкенте с девятнадцати лет.

Приехала в Москву. Вокруг Ирины Александровны уже сложился небольшой коллектив: хореограф Вероника Шаткова, пианист Борис Бабаян, врач Наталья Дунаева и ее сын Дима Дунаев, массажист.

Зарплата была совсем скромной, и Алишер Бурханович открыл небольшой спортивный клуб, дал возможность получать еще какие-то деньги. Работа в клубе очень выручала меня.

Тренировались на Таганке, на Сиреневом бульваре, на «Соколе»[8] – везде, где условия оказывались более или менее приемлемыми, а потолки высокими. Искала залы постоянно. До сих пор по привычке, в каком бы городе ни была, приглядываюсь к зданиям.

Когда я предупреждала, что так готовить детей невозможно, мне отвечали: «Россия может все, вам этого не понять». На каждом совещании слышала: «Отправляйтесь, Ирина Александровна, к себе в Узбекистан. Без вас справимся!»

Спасли московские власти. Предоставили зал в Новой Олимпийской деревне и выделили три квартиры для детей. Бесплатно! Это произошло после успешного выступления команды Москвы на Всемирных соревнованиях школьников. Решение принял вице-мэр Валерий Шанцев с подачи руководителя департамента образования Любови Кезиной. Большего поощрения я и желать не могла.

Совершенно непрогрессивные тетки работали в Федерации художественной гимнастики. Кто пришлет им мешок картошки, кто привезет ведро яиц. За эту «мзду малую» тренеры проталкивали в сборную своих спортсменок. Коррупция и кумовство процветали. Способным детям снимали баллы. Выискивали, за что снять, и снимали, «душили в колыбели». На чемпионате России на трибунах сидело человек двадцать, не больше. Это был не спорт. Все было неинтересно.

Когда я просила выбрать Ястржембского, однокурсника Алишера в МГИМО, президентом нашей Федерации, все были против:

– Зачем нам Ястржембский?

– Будет помогать, он имеет возможность, занимает серьезный пост.

– Пусть так помогает, не будучи президентом.

Вера Шаталина:

Винер имела свой взгляд на то, какой должна быть сборная России, знала, что делать, и доказывала, что нужна стране. На нее злились: приехала со своим уставом в чужой монастырь.

17

Самые первые мои Олимпийские игры были в Барселоне, в 1992 году. Я тренировала сборную Великобритании. По контракту, который заключил Советский Союз в самом конце восьмидесятых, после того как английская команда побывала на сборе в Таллине. Девочек распределили между тренерами, и я так поработала с одной из них, что меня пригласили в Лондон.

Через три года мои дети, Вива Сиферт и Деби Саусвик, получили право соревноваться на Олимпиаде. Для сравнения: в Лондоне, в 2012 году, англичанки выступали только потому, что Игры проводились у них в стране.

Деби я говорила: «Обращаться с тобой так сурово, как надо бы, в Англии я не могу. Меня отстранят, я уеду, и ты меня больше не увидишь. Так что иди и сделай с собой что-нибудь сама». Она заходила за занавеску, лупила себя по физиономии, возвращалась с пунцовыми щеками и тренировалась дальше. Так снимала дурь, которая в ней иногда проступала.

В Барселоне на контрольную тренировку пришла руководитель олимпийской делегации Великобритании принцесса Анна. Деби делала упражнение с булавами – не совсем плохо, но неточно. Я тихо-тихо произнесла: «Ну, корова». Она отбросила булавы и на чистом русском языке спросила: «Почему корова?» Я в растерянности, сидит делегация, отвечаю: «Это я не тебе, это я так…», а она ждет честного объяснения. Мне и смешно, и грустно, но надо растолковать: «Потому что ты неточно сделала». Деби взяла булавы и пошла работать.

Дети хотят знать: почему я ругаю. Убеждаются в моей правоте и успокаиваются. Понимают, если я обращаю на них внимание, они могут кем-то стать. До сегодняшнего дня Деби называет меня мамой.

Амина Зарипова: