– Да уж знаю за тобой такую привычку. Ты все, что должен, прощаешь, – буркнул Филька, вспоминая, сколько его книг, кассет и вообще всякого барахла навечно кануло в бездонном столе у его прижимистого приятеля.

– И что теперь? Что сказал вам палач? – спросил вдруг Мокренко.

– Ничего хорошего. Намекнул довольно прозрачно, что припрется к нам этой ночью.

Губы у Петьки запрыгали.

– Зачем припрется?

– Да уж не на компьютере играть... Ах я, мусорный контейнер, тухлая яичница!

Филька снова начал было изобретать для себя подходящие наименования, но вовремя спохватился. Причем спохватился сразу по двум причинам: во-первых, от этого все равно не было бы толку, во-вторых, болтливый Мокренко мог кому-нибудь ляпнуть, что, мол, Хитров сам признавался, что он тухлая яичница, мусорный контейнер или шнурок от ботинка...

– Шнурок... – зачем-то повторил Филька это внезапно пришедшее ему в голову слово. – Шнурок!

– Ты чего? Какой шнурок? У тебя температуры нет?

– Может, и есть, а то чего бы этот шнурок у меня в голове все время вертелся? – сказал Филька.

– Да ладно тебе. Забудь ты об этом шнурке. Лучше давай думать, что мы сегодня ночью будем делать, когда этот мертвец за нами явится? Ты же слышал: ему ничего не страшно – ни кол, ни железный гроб – вообще ничего.

– Такого не может быть, чтобы ничего... Чего-то он все-таки боится. Есть нечто, от чего не спасет его даже черная простыня! – серьезно сказал Филька.

Он еще раз взглянул на смятые ксероксы, потом случайно скользнул взглядом по электрическому шнуру лампы и вдруг – все великие прозрения всегда случаются вдруг – закричал:

– Я понял! Понял! Веревка палача! Его веревка – та, что была у него на шее, когда он погиб! Если бы мы могли ее найти!

– Но почему веревка?

– Как ты не понимаешь, темный ты человек! На этой веревке был удавлен безвинный!

Девочка Зиночка пошла собирать грибы, но грибов ей почему-то не попадалось. Тогда она набрала полную корзину камней и стала швырять их в бо-лото.

Внезапно со дна поднялся и лопнул большой пузырь воздуха. За ним еще один, еще. Бурление усилилось. Раздвигая ряску, на поверхность вынырнул черный угол полированного гроба с прилипшей к нему тиной и улитками.

Из гроба выскочил Желтый скелет.

– Ты меня разбудила! За это полезай в мой гроб и лежи тут вместо меня. Я же пойду бродить по свету и убивать людей! – сказал он.

– Хорошо, – сказала Зиночка. – Только выпей, пожалуйста, вначале болото, а то я лягушек боюсь.

– Глупая девчонка! Ладно, будь по-твоему!

Скелет расхохотался и стал пить воду из болота. Он пил, пил, а вода тут же вытекала у него из глазниц и из ребер. Скелет снова глотал ее, а она снова вытекала.

– А ты снизу пей! – посоветовала Зиночка. – Ляг на дно болота – вода сама тебе в рот и затечет! Только камней в гроб набери – потом все равно посуху выберешься.

Скелет набрал в гроб камней и пошел ко дну – пить болото, да только и остался навечно на дне. Зиночка же пошла домой, размышляя о лягушках, превратностях судьбы и туповатом скелете.

Правдивые истории про девочку Зиночку

1

– Ну вы и суслики! И где нам отыскивать эту веревку? Сто лет уж прошло! – выпалила Анька. Едва она приехала, как ее мигом ввели в курс дела.

Видимо, Иванова проснулась не так давно, еще позже Фильки, потому как и теперь еще продолжала то и дело зевать. Зевки ее были столь заразительны, что Мокренко с Хитровым зевали вслед за ней. «И почему когда кто-то зевает – все зевают; а когда кто-то чихает – все чихают?» – думал Филька, давно уже сделавший это поразившее его открытие.

– В каждом городе есть, типа, место, где хранятся «вещдоки», – вдруг сказал Мокренко.

– Какие еще «вещдоки»?

– Вещевые, то есть вещественные доказательства. Типа, то, что было найдено на месте преступления и может помочь его раскрытию... Вот только где у нас в городе это место и пустят ли нас туда? Эй, ты куда? – воскликнул Петька, увидев, как Филька вскакивает.

– Я сейчас! Сейчас узнаю!

Не теряя времени, Филька бросился к телефону и позвонил своему деду – единственному человеку, который, как ему представлялось, знал все на свете. У Хитрова-деда было еще одно неоценимое свойство. Он никогда не задавал лишних вопросов: что да зачем. Не то чтобы он совсем был нелюбопытен – просто, как настоящий мужчина, уважал чужое право на секрет.

Дед, видимо, смотрел футбол, потому что, как фон разговора, долетали то монотонное бормотание комментатора, то подобные морскому шторму крики болельщиков.

– Ну давай отвечу, только по-быстрому. Два гола уж нашим вколотили, они все ушами прохлопали... – недовольно проворчал дед. – Нет, так долго вещдоки не хранятся. Лет тридцать, да и то самые важные. Остальные и того меньше... Куда мяч повел, балбес? Пасуй, тебе говорят! Во-во, молодец... Сто лет? До революции, что ль, еще? Ну ты загнул! Не-а, в архиве смотреть бесполезно – их десять раз уж почистили, да и кто вас туда пустит, в архив? Загляни, что ли, в музей... Там, кажется, выставка была по следственному делу. Видел я ее как-то... Нет, что делает, ротозей, что делает! Зачем ты его вообще взял? Ах ты, шляпа с ручкой! – закричал вдруг дед, но это относилось уже явно не к Фильке.

– Ну, что твой дед сказал? – нетерпеливо спросил Мокренко, маячивший рядом во все время разговора.

– Сказал, что ты шляпа с ручкой! – серьезно ответил ему Хитров.

Челюсть у Петьки отвисла. Соображал он медленно, и его явно поставило в тупик, зачем шляпе может понадобиться ручка.

– Какая шляпа? – забормотал он, но Филька уже бросился к дверям.

Музей был их последним шансом. Скоро наступит ночь, и тогда на старом кладбище под бесформенным надгробием со страшной надписью разверзнется земля.

Едва Хитров об этом подумал, как в ушах у него сам собой зазвучал булькающий хохот Красноглазого мертвеца...

2

Музей был еще открыт, когда, соскочив с автобуса, они подбежали к входу. Путь им преградила контролерша, похожая на льва, плохо прирученного, но завитого бигудями.

– Стоп, молодые люди! А билеты?

Это несложное требование ввело «молодых людей» в замешательство. Молодой человек Филька посмотрел на молодого человека Петьку, а тот в свою очередь уставился на Аньку.

Поиски по карманам ничего не принесли. У Хитрова с Анькой на двоих нашлось только девять рублей и еще две монетки по десять копеек. Каждый же билет стоил десять рублей – так что не наскребалось даже на один. У Петьки же, по его словам, вообще ничего не было.

– У меня, типа, карманы зашиты, чтоб я руки не совал! – смущенно пояснил он.