16 февраля 1952 года обвинительное заключение по делу Теплинского утверждает заместитель министра государственной безопасности СССР полковник Рюмин. В нем, в частности, указывалось: «во время учебы в Военной академии в 1923 году Теплинский установил связь с рядом троцкистов, разделял их взгляды и сам выступал против политики партии и Советского правительства. В 1927 году якобы от троцкизма отошел. В 1927–1928 годах встречался с активными троцкистами Радеком и Серебряковым. В 1933 году в беседе с Трухиным и Бессоновым высказывал «террористическое намерение против главы Советского правительства»».

27 марта 1952 года дело Теплинского рассмотрела Военная коллегия Верховного Суда СССР. В содержании протокола судебного заседания будет отмечено: «Теплинский признал себя виновным в проведении антисоветской агитации и заявил, что в тюрьме он находится за дело». Более того, суд признает Теплинского виновным в том, «что он в 1937–1940 годах, будучи антисоветски настроенным, среди своего окружения вел антисоветскую агитацию, направленную против мероприятий партии и Советского правительства. Во время Отечественной войны в 1941–1942 годах в Новосибирске продолжал вести антисоветскую агитацию, также направленную против мероприятий партии и Советского правительства. Заявлял о необходимости упразднения в Советской Армии военных советов и института комиссаров. На основании ст. 58–10, ч. 2 УК РСФСР Теплинский приговаривается к лишению свободы на 10 лет с конфискацией всего имущества».

Виктор Николаевич Ильин до конца дней своих будет помнить, как ночью в коридоре раздавался лязг соседней камерной двери и был четко слышен скрип сапог выходящего из такой же одиночки человека, которого в очередной раз вели на допрос. Это был его друг генерал авиации Теплинский. На скрип его сапог Ильин обратил внимание еще в прошлой жизни — на аэродроме. Теперь же его шаг был неровный, с явной аритмией… Аритмия появилась после перенесенного в тюрьме инфаркта.

За все долгие годы заключения и на допросах, и на очных ставках Виктор Николаевич не подписал ни одного протокола. «Я сам себя зауважал, стал к себе обращаться на «вы»», — нередко с заслуженной гордостью говорил бывший чекист.

Спустя годы Ильин расскажет Судоплатову, как выпущенный на волю поздним вечером, без денег, он решил найти убежище в приемной МГБ на Кузнецком мосту.

«Он знал, что война кончилась, но не знал, как она изменила жизнь людей: ему было неизвестно, что в стране произошла денежная реформа и в обращении совсем другие деньги. Он также не знал, где его семья и что с ней. Утром выяснилось, что его жена развелась с ним, так как не имела сведений о нем и считала, что он погиб. Она снова вышла замуж, и их дочь жила с ней.

Ильин попробовал связаться с Меркуловым, который стал министром Госконтроля. Он пришел в министерство, секретарь доложил Меркулову, а потом сказал, что фамилия Ильина министру ни о чем не говорит. Ему некуда было идти. Но снова вернулся в приемную МГБ и сделал попытку позвонить Шубнякову, бывшему своему заместителю.

Он не знал номер его телефона и у него не было монеты, чтобы позвонить из автомата, поэтому он набрал свой старый номер, воспользовавшись внутренним телефоном в приемной МГБ. Ответил дежурный офицер, который узнал его и разговаривал с ним с явной симпатией: репутация Ильина все еще оставалась высокой среди ветеранов НКВД. Оказалось, что Шубняков арестован в 1951 году, вслед за Абакумовым. Офицер из приемной МГБ одолжил Ильину пятьсот рублей (тогда это была довольно большая сумма) и посоветовал немедленно уехать из Москвы.

Ильин поехал в Рязань, где жил его двоюродный брат. Там он устроился на работу грузчиком на железнодорожной станции. О своем прибытии в город он сообщил в местное отделение госбезопасности на железной дороге, и через два месяца они помогли ему получить должность бригадира грузчиков. От него, правда, потребовали, чтобы он сказал своим товарищам по работе, что был осужден не по политической статье, а за растрату и другие должностные преступления, и обещали сделать соответствующую запись в трудовой книжке. Но Ильин отказался, опасаясь, что его могут обвинить в сокрытии своего прошлого. Так в возрасте сорока восьми лет он начал новую жизнь».

Борис Львович Теплинский первым стал писать наверх жалобы, по которым была проведена дополнительная проверка. В ходе нее он категорически отказался от своих «признательных» показаний, заявив, что они были буквально выбиты из него. В течение десяти суток его лишали сна: все это время он стоял, его жестоко избивали.

Также в ходе проверки было установлено: «Теплинский допрашивался в ночное время до 5–6 часов. Его 108 раз вызывали на допросы, а протоколов допросов составлено всего 15. К тому же некоторые из них датированы не теми числами, когда его фактически допрашивали. Свидетели, изобличавшие его в 1943 году в проведении антисоветской агитации, от своих показаний отказались, заявив, что вынуждены были оговорить Теплинского в результате избиений, которым они подвергались. Бессонов и Трухин, изобличавшие Теплинского в совершении преступлении, умерли в 1944 году. Другие свидетели не привели ни одного высказывания Теплинского, которое можно было бы квалифицировать как антисоветскую агитацию.

На допросе 20 февраля 1954 года Теплинский показал, что перед рассмотрением дела в судебном заседании вызвавший его полковник Флягин рекомендовал «не брыкаться» на суде, иначе ему будет плохо. Когда же он спросил Флягина, что за суд через восемь с половиной лет после ареста, тот цинично заявил: «Надо же юридически оформить ваше пребывание в тюрьме». Поэтому, пояснил Теплинский, он вынужден был в суде оговорить себя».

Военная коллегия Верховного Суда СССР 14 мая 1955 года рассмотрела заключение Генерального прокурора СССР, составленное в порядке ст. 373 УПК РСФСР, и приговор в отношении Теплинского отменила по вновь открывшимся обстоятельствам, дело прекратила за отсутствием состава преступления, а не за недоказанностью обвинения, как это предлагалось в заключении Генерального прокурора СССР.

Вскоре друзья встретились… Трудно описать эти секунды, когда Ильин, находясь уже на свободе, в городе Щербакове встречает исхудалого и прихрамывающего друга Теплинского… Они крепко молча обнялись, а потом вместе стояли и плакали… Два взрослых человека, два генерала, два участника Гражданской войны, два бывших заключенных…

А потом Борис Львович дрожащими руками достанет из ящика письменного стола документ и протянет Виктору Николаевичу. Будто помутневшими глазами Ильин бегло прочтет: «Приговор Военной коллегии от 27 марта 1952 года в отношении Теплинского Б. Л. в связи с вновь открывшимися обстоятельствами отменить, и дело за отсутствием состава преступления прекращено».

Позднее, в партийном органе, Ильину выдадут копию письма, написанного Теплинским, в котором слова Бориса Львовича будут звучать, как звуки колокола: «Я считаю долгом своей совести заявить, что та ленинская партийность, верность нашей дружбе, которые проявил Ильин в течение пережитых нами обоими страшных девяти лет, является одним из самых высоких проявлений человеческого духа и относится к тем качествам, которыми может гордиться каждый подлинно советский человек».