Не случайно одно из первых моих стихотворений после реабилитации было посвящено В. Н. Ильину. Оно заканчивается словами:

Меня рукопожатие спасло

В минуту одиночества большого!

Это стихотворение опубликовано в моем сборнике «Серебряные нити».

Член КПСС с 1940 года. Член Союза писателей».

«О принципиальности нашей, — вспоминает В. Ф. Огнев. — Уже после ухода на пенсию В. Н. встретился мне как-то на улице. Звал в гости. Я мялся, мямлил, что собираюсь в отпуск. Мне было его жалко. Он все время говорил о том, что, пока работал, ему надарили столько книг, что негде держать их, а теперь «забыли». Особенно запомнилось: «Эх, Огнев, знали бы вы, какие посвящения! Какие признания в дружбе! И кто, вы думаете?» — он горько усмехнулся и почему-то поднял худой, подагрический палец в небо…»

В 1990 году уже плохо видевший Виктор Николаевич Ильин попал под машину возле своего дома.

* * *

У него была достаточно просторная комната, вся заполненная книгами. И действительно, превеликое множество автографов на авторских экземплярах книг — непременно теплых и дружественных.

Например, от самого Федина: «Дорогой друг, Виктор Николаевич, поздравляю Вас, чуткого, талантливого организатора нашей писательской жизни. Благодарю за все хорошее. Будьте здоровы, счастливы. Ваш Федин».

Или от самого Константина Симонова: «Мне хочется сказать Вам о том глубочайшем уважении, которое я испытываю к Вам, к тому огромному труду, который Вы вложили и продолжаете вкладывать в наше нелегкое общественное и писательское дело… Вы настоящий человек, человек, отдающий себя людям… Живите подольше и подольше работайте вместе с нами — я очень этого хочу, любя Вас и любя то дело, которое Вы делаете».

Писатель Анатолий Рыбаков не в первый раз внимательно рассматривал комнату старого чекиста.

— Все уже увидел, а теперь слушай и запоминай. Тебе это очень пригодится, — сказал Ильин и загадочно улыбнулся. — Абакумов у нас в отделе появился весной 37-го простым оперуполномоченным секретно-политического отдела. До этого он просидел тем же оперуполномоченным в 3-м отделении Отдела охраны ГУЛАГа. У нас Витя Абакумов первое время подшивал бумаги. На большее не годился. Но скоро пошел в гору. Сначала его назначили помощником начальника отделения СПО, а затем и начальником отделения. Еще при Ежове поставил у себя в кабинете шкафы с конфискованными книгами, а ведь за всю жизнь, наверное, ни одной не прочитал. Темный, необразованный, матерщинник, бабник, фокстротчик, такой медведь, а почитал себя великим танцором.

Уже при Берия становится он начальником Ростовского областного управления НКВД. И это сразу же после начальника отделения! Притом, что Ростовское управление было одним из крупнейших в наркомате. Так вот, после этого появлялся он на Лубянке (а в Москву он наезжал часто) как-то шумно, как самый что ни на есть большой начальник. Тот самый, который еще недавно допрашивал своих бывших начальников и сослуживцев по СПО. В общем, шел он шумно, не кричал, не стучал, сапогами не топал, а все равно было видно, что идет большой начальник. Никому дороги не уступает, прет как танк посередине коридора, кивает головой и знакомым и незнакомым, и часовым кивает мимоходом, а те у него пропуск даже не спрашивают, уже знают в лицо.

Анатолий Рыбаков старался все запомнить близко к тексту. Ведь никаких магнитофонов, да и на Ильина сослаться можно было только после смерти… И все же несколько встреч дали для романа много, но, увы, не все. Подводила старика память. Годы взяли свое…

* * *

В свой роман Рыбаков ввел образ чекиста под подлинной фамилией Шарок. Его неплохо знал Ильин. Но то ли Виктор Николаевич сам многое не знал, то ли не захотел говорить про него всю правду, неизвестно. Словно СИСТЕМА так и не отпустила его от себя даже перед смертью. А значит, не получилось и исповеди!

Он родился 11 (24) апреля 1908 года в Москве в Хамовниках.[1]К слову сказать, «хамовниками» в Московской Руси называли жителей одной из многочисленных дворцовых черных слобод, занимавшихся тканьем столового белья на дворец. Именно там, в Хамовниках, младенца четы Абакумовых нарекли именем Виктор, что означает «победитель». Именно там, в Хамовниках, его крестили в церкви Николы по месту жительства родителей, в рабочем квартале около Хамовнических казарм.

Отец Виктора, Семен Семенович Абакумов, до революции работал на Московской фармацевтической фабрике братьев Келлер простым рабочим, а мать — Ефросинья Петровна швеей по разным мастерским, и, кроме того, ей приходилось еще брать шитье на дом, чтобы подзаработать. Жили Абакумовы, как многие простые смертные на Руси, тяжело. «Заработок отец получал очень низкий, семья из 5-ти человек (брат, сестра и я) всегда находилась в нужде», — напишет спустя годы в своей автобиографии Виктор Семенович. Рождение известного в будущем чекиста по-настоящему «подпортило» лишь одно немаловажное событие — катастрофическое наводнение, ставшее одним из крупнейших в истории Москвы. Произошло оно, как сообщают летописцы, 10–14 апреля (23–27) 1908 года из-за сверхснежной затянувшейся зимы, резкого потепления и дождей. Именно по этим причинам уровень воды в Москве-реке поднялся на 8,9 метра выше постоянного летнего горизонта — она вышла из берегов, затопив низменные районы и набережные. Неглинка, Кузнецкий мост, Зарядье, «Болотный» остров, Садовники, Кадаши, Зацепа, Хамовники, Драгомилово, Лужники превратились в самую настоящую Венецию. Москва-река и Водоотводный канал слились в одно русло шириной до 1,5 километра. Стены Кремля были затоплены в среднем до 2,2 метра от уровня мостовой. Едва не погибла Третьяковская галерея, не работал трамвай, а половина Москвы осталась без света. Около 100 километров московских улиц и переулков ушли под воду. Затопленной оказалась пятая часть территории города. Кроме всего прочего, это огромное бедствие произошло накануне Светлого праздника Пасхи.

Газета «Русское Слово» в день рождения Виктора Абакумова, в частности, писала: «Два-три теплых дня кряду и несколько дождей сразу настолько дружно продвинули таяние снегов и разрыхлили лед, что быстрый и многоотводный разлив реки Москвы был уже вне сомнения. […].

К 9 час. веч. Центр города — вся площадь между Москвой и Водоотводным каналом представляла оригинальную картину, полную удивительной красоты. Начиная от дома Протопопова, у Каменного моста уже не было возможности проехать ни на Неглинный проезд, ни вдоль кремлевской стены, ни по Московской набережной, так как все это было залито водой. Небольшой сухой оазис был лишь у въезда с Балчуга на Москворецкий мост. Далее по Москворецкой набережной можно было проехать только до Китайского проезда: вперед по направлению к Устьинскому мосту двигаться на лошадях было уже невозможно, и городовые героически бросались в воду, хватая любопытствующих обывателей и заставляя их поворачивать обратно.