Сам не знаю. Сомневаюсь, существует ли такая вещь, как абсолютно свободный выбор, потому что предпочтения уходят корнями в личность каждого индивида. Я выбираю то, что выбираю, потому что я то, что я есть, что-то в этом роде.

Я решил пойти по достойным порицания причинам, меня манил соблазн получить, не вкладывая труда, определенную выгоду. Потом во мне взыграло тщеславие при мысли, что смогу вопреки всему приручить дракона и миром покончить с враждой, раздирающей Стрэттонов, как того хотели Роджер с Оливером. Алчность и гордыня… мощные стимулы, маскирующиеся под разумный расчет и благородный альтруизм.

Я пренебрег благоразумным советом моей матери никогда не иметь дела с этой семьей, и бездумно подверг своих детей смертельной опасности, и своим присутствием навсегда изменил внутренние противоречия и систему противовесов в клане Стрэттонов.

Разве что все это вовсе не казалось таким роковым в день собрания акционеров.

Оно состоялось днем в среду, на третий день охоты за развалинами. В понедельник мы с пятерыми ребятами выехали из дома на большом автобусе, который в прошлом служил нам передвижным домом, в то время, когда находившиеся в процессе восстановления руины были еще по-настоящему не пригодными к жилью.

У этого автобуса были свои преимущества и достоинства: в нем могли спать восемь человек, функционировала душевая, имелся камбуз, диванчики и телевизор. У строителей яхт я научился выкраивать столько свободного пространства, что умудрился втиснуть в автобус целое домашнее хозяйство. Правда, уединения в нем найти было просто невозможно, своего постоянного места тоже, и, по мере того как мальчики вырастали, они начинали испытывать все больше и больше неудобства от того, что их домашним адресом был автобус.

Но, так или иначе, в понедельник они весело забрались в машину, потому что я обещал им настоящие каникулы во второй половине дня, если каждое утро смогу побывать на каких-нибудь развалинах, и в самом деле я с помощью карты и разработанного мною расписания наметил целый ряд дел, которые привлекали их больше всего. В понедельник мы провели послеобеденное время, катаясь по Темзе на лодке. Во вторник они всласть покатали шары в боулинге, а в среду жене Роджера Гарднера было обещано расчистить гараж от завала ненужных вещей, что им особенно пришлось по вкусу.

Я оставил автобус у дома Гарднера и пошел с Роджером к трибунам.

– Я на собрание не приглашен, – сказал он, как будто бы даже с радостью, – но проведу вас до дверей.

Мы с ним поднялись по лестнице, повернули за угол-другой и через дверь с надписью «Посторонним вход запрещен» проникли в устланный коврами мир, совсем не похожий на скучную обстановку общественных мест. Молча указав на обшитые красным деревом полированные двойные двери, он ободряюще подтолкнул меня в плечо, как старый дядюшка-солдат, благословляющий новобранца в его первый бой.

Уже сожалея о том, что меня занесло туда, я открыл одну из дверей и вошел.

Я отправился на собрание, одевшись по-деловому (серые брюки, белая рубашка, галстук, темно-синий блейзер), чтобы не выглядеть белой вороной среди придерживающихся условностей членов собрания. Я был нормально, аккуратно подстрижен, как никогда, выбрит, под ногтями ни капельки грязи. Во мне никак нельзя было бы угадать большого, пропитанного пылью работягу со строительной площадки.

Присутствующие на собрании люди постарше возрастом все как один были в костюмах. Те, кто помоложе, моего возраста и меньше, не утрудили себя такой формальностью. Я с удовлетворением подумал, что попал в точку.

Несмотря на то, что я прибыл точно во время, указанное в письме адвоката, можно было подумать, что Стрэттоны перевели часы вперед. Весь клан сидел вокруг внушительных размеров стола эдвардианского стиля, стулья, на которых они размещались, были намного моложе, где-то тридцатых годов двадцатого века, как и сами трибуны ипподрома.

Единственным человеком, которого я знал в лицо, была Ребекка, жокей, одевшаяся на этот раз в брюки, мужского покроя пиджак, на шее у нее были тяжелые золотые цепочки. Сидевшего во главе стола человека, седовласого, дородного и с властным выражением лица, я счел Конрадом, четвертым и новоиспеченным бароном.

Когда я вошел, он повернул ко мне голову. Они, конечно, все повернулись в мою сторону. Пять мужчин, три женщины.

– Боюсь, вы не туда попали, – подчеркнуто вежливо остановил меня Конрад. – Это закрытое собрание.

– Здесь собираются акционеры, стрэттоновские акционеры? – миролюбиво спросил я.

– Так оно и есть. А вы?..

– Ли Моррис.

Я едва удержался от смеха, увидев, в какой шок повергло их мое появление, как будто им и в голову не приходило, что меня могут оповестить о собрании, не говоря уже о том, что я могу туда заявиться, и у них были все основания удивиться, так как я никогда прежде не отзывался на клочки бумаги, которые мне официально посылали каждый год.

Я притворил дверь тихо, аккуратно.

– Я получил уведомление, – проговорил я.

– Да, но… – без намека на приветствие произнес Конрад. – Я имею в виду, в этом не было необходимости… Вас не хотели беспокоить…

Он неловко запнулся, не сумев справиться с охватившим его смятением.

– Ну, поскольку я все-таки здесь, – мило улыбнулся я, – я решил поприсутствовать. С вашего позволения я присяду. – Я показал на незанятый стул в конце стола и направился прямо к нему.

– Мы с вами не встречались, но вы, должно быть, Конрад, лорд Стрэттон.

– Да, – процедил он сквозь сжатые зубы.

Кто-то из старшего поколения злобно выкрикнул:

– Какое нахальство! Вы не имеете права находиться здесь. Почему вы ворвались? Вон отсюда.

Я остановился около стула и вынул из кармана письмо адвоката.

– Как вы видите, – любезно ответил я, – я являюсь акционером. В положенной форме меня уведомили об этом собрании, и мне очень жаль, если вам это не понравилось, но у меня есть все юридические права присутствовать здесь. Я тихонько посижу и послушаю, и все.

Я занял место за столом. На всех лицах появилось выражение нескрываемого возмущения, и только на одном, молодого человека, промелькнуло что-то похожее на усмешку.

– Конрад! Это не лезет ни в какие ворота, – вскочил со стула, трясясь от злости, человек, который первый потребовал, чтобы я убирался. – Немедленно избавь нас от него.

Конрад Стрэттон трезво оценил мою солидную фигуру и сравнительную молодость и, смирившись с ситуацией, сказал:

– Сядь, Кит. Скажи мне, кто именно должен выкинуть его отсюда?

Возможно, в молодости Кит, первый муж моей матери, и был достаточно силен, чтобы поколотить несчастную молодую жену, но нельзя было и представить, чтобы он мог проделать то же самое с ее тридцатипятилетним сыном. Он не переносил факт моего существования. Я ненавидел то, что знал о нем. Антагонизм между нами был взаимным, непреодолимым и испепеляющим.