«Если в Уэлли то же самое, – подумал Артур, – то Джейн догадается, что сегодня меня ждать не стоит». Это была его первая мысль о Джейн за долгое время.

– Миссис Фир тогда не хотела стирать мои вещи, – сказал он и сам удивился. – Она боялась до них дотрагиваться.

Библиотекарь произнесла странно дрожащим, пристыженным, но решительным голосом:

– Я считаю, то, что вы сделали… Это был замечательный поступок.

Дождь шумел так сильно, что отвечать было необязательно. Артур понял, что может повернуться и посмотреть на нее. Ее профиль виднелся в свете, проникающем через залитые дождем окна. Лицо у нее было спокойное и отчаянное. Во всяком случае, так показалось Артуру. Он понял, что вообще ничего о ней не знает – что она за человек на самом деле и какие тайны хранит. Он даже не мог понять, насколько он сам для нее значим. Но знал: что-то он для нее значит, и притом что-то необычное.

Он не мог описать чувство, которое она у него вызывала. Это было так же невозможно, как описать запах. Похоже на разряд электричества. На горелые зерна пшеницы. Нет, на горький апельсин. Сдаюсь.

Он никогда не воображал себя в подобной ситуации, не представлял, что им может двигать такой ясный порыв. Но, судя по всему, этот порыв не застал его врасплох. Не подумав даже единожды о том, во что собирается влипнуть, он проговорил:

– Мне хотелось бы…

Он сказал это слишком тихо, и она его не услышала.

Он заговорил громче:

– Мне хотелось бы, чтобы мы с вами поженились.

Тогда она посмотрела на него. Засмеялась было, но сдержала смех.

– Простите, – сказала она. – Простите. Просто я как раз только что подумала…

– О чем?

– Я подумала – «все, больше я его не увижу».

– Ошибаешься, – сказал Артур.

Пассажирский поезд Карстэрс – Лондон перестал ходить во время Второй мировой войны, и даже рельсы разобрали. Говорили, что это для фронта и для победы. И когда в середине пятидесятых Луизе нужно было в Лондон, показаться кардиологу, ей пришлось ехать на автобусе. Машину ей уже не разрешали водить.

Кардиолог сказал, что сердце у нее шалит, а пульс скачет. Луиза подумала, что, судя по этим словам, ее сердце – невоспитанный мальчишка, а пульс – щенок на поводке. Она не для того проехала пятьдесят семь миль, чтобы выслушивать подобные непочтительные выражения, но не стала придираться к словам – отвлеклась на мысли о газете, которую прочитала, ожидая у доктора в приемной. Может, именно от этого чтения у нее пульс начал скакать.

На второй странице городской газеты она увидела заголовок: «Чествование местных мучеников» – и, просто чтобы скоротать время, стала читать дальше. Там было написано, что в этот день в парке Виктории должна состояться некая церемония. В честь мучеников из Толпаддла. В газете говорилось, что мало кто слыхал о Толпаддлских мучениках. Луиза уж точно не слыхала. Это оказались люди, которых судили и нашли виновными в принесении незаконных клятв. За это странное преступление, совершенное более ста лет назад в Дорсете, в Англии, виновных выслали в Канаду, и кое-кто из них в результате оказался тут, в Лондоне. Здесь они прожили до конца своей жизни и умерли незамеченными, без каких-либо почестей. Сейчас они считались самыми ранними предтечами профсоюзного движения, и канадский совет профсоюзов, наряду с представителями Канадской федерации труда и священниками каких-то местных церквей, организовали церемонию, которая должна была пройти сегодня, так как исполнялось сто двадцать лет со дня ареста мучеников.

«Мученики» – это явное преувеличение, подумала Луиза. Их ведь не казнили, в конце-то концов.

Церемония должна была начаться в три часа, а в качестве главных ораторов значились один из местных священников и мистер Джон (Джек) Агнью, профсоюзный делегат из Торонто.

Когда Луиза вышла из кабинета, было четверть третьего. Автобус в Карстэрс уходил только в шесть часов. Она решила, что пойдет перекусит и выпьет чаю на верхнем этаже универмага Симпсона, а потом поищет в магазинах свадебный подарок или, если хватит времени, сходит в кино на дневной сеанс. Парк Виктории лежал на пути от приемной врача к универмагу, и Луиза решила срезать угол. День был жаркий, а в тени деревьев – прохладно. Она не могла не заметить, что в парке стоят стулья и небольшая трибуна для выступающих, задрапированная в желтую ткань, с канадским флагом с одного боку и каким-то еще (Луиза решила, что профсоюзным) с другого. Там уже собралась кучка людей, и Луиза обнаружила, что меняет курс, чтобы посмотреть на них. Среди собравшихся были старики, очень просто, но прилично одетые, и женщины, повязанные платками даже в такой жаркий день – на европейский манер. Были еще фабричные рабочие: мужчины – в чистых рубашках с короткими рукавами, женщины – в свежих блузах и брюках. Видно, их отпустили пораньше. Кто-то из женщин, видимо, пришел из дома – эти были в летних платьях и пытались уследить за бегающими рядом мелкими детьми. Луиза подумала, что участникам церемонии не по душе придется ее наряд – она была одета, как всегда, по моде, в бежевый чесучовый костюм и алый шелковый берет, – но тут же заметила женщину, одетую еще элегантней, в зеленое и шелковое, с темными волосами, туго стянутыми назад и перевязанными зелено-золотым шарфом. Женщине было, наверно, лет сорок – лицо с явной печатью возраста, но красивое. Она тут же с улыбкой подошла к Луизе, показала ей на стул и вручила отпечатанную на мимеографе листовку. Луиза не смогла прочитать фиолетовые буквы. Она попыталась разглядеть кучку мужчин, которые стояли рядом с трибуной и разговаривали. Может, ораторы – среди них?

Совпадение имен ее не слишком интересовало. И имя, и фамилия не такие уж редкие.

Она сама не знала, почему села или зачем вообще сюда пришла. Она уже ощущала, как подступают знакомое возбуждение и легкая тошнота. Возможно, на пустом месте. Но раз уж на нее накатило, твердить себе, что это на пустом месте, бесполезно. Нужно вставать и уходить, пока рядом с ней не сели еще люди и не отрезали ей путь к отступлению.

Женщина в зеленом перехватила ее и спросила, что случилось.

– Мне нужно на автобус, – хрипло сказала Луиза. Она прокашлялась. – На междугородный.

Последние слова вышли уже лучше. Она двинулась прочь – не в ту сторону, где располагался универмаг Симпсона. Луиза подумала, что, в сущности, и не хочет туда идти – ни туда, ни к Бэрксу за свадебным подарком, ни в кино. Лучше она спокойно посидит на автостанции, пока не придет ее автобус.

Не дойдя полквартала до автостанции, она вдруг вспомнила, что сегодня утром автобус привез ее не сюда. Автостанцию снесли и перестраивали, а пока что использовали другую, временную, в нескольких кварталах отсюда. Но утром Луиза не обратила внимания, на какой улице располагается новая станция – на Йорк-стрит, к востоку от настоящей, или на Кинг-стрит? В любом случае придется сделать крюк, потому что обе улицы перерыли. Она уже успела решить, что заблудилась, как вдруг ей повезло – она наткнулась на временную станцию, выйдя к ней сзади проулком. Это был старый дом на одну семью – высокий, из грязно-желтого кирпича, типичный для той эпохи, когда здесь еще был жилой квартал. Вероятно, станция – последнее, что размещается в доме перед тем, как его снесут. Все окрестные дома, похоже, уже снесли, чтобы сделать большую, посыпанную гравием площадку для прибывающих автобусов. На краю площадки еще росли какие-то деревья, а под ними в несколько рядов стояли стулья, которых Луиза не заметила, сходя с автобуса утром. На том, что когда-то было верандой дома, сидели на старых автомобильных сиденьях двое мужчин в коричневых рубашках с логотипом автобусной компании. Они, кажется, не пылали особым энтузиазмом к своему делу – даже не встали, когда Луиза спросила, уходит ли автобус на Карстэрс в шесть часов и где можно найти что-нибудь попить.