и грунтовать холст, как класть тени… Удачные этюды выставлялись на продажу, и постепенно салон приобретал известность. Стали поступать заказы — на натюрморты, на букеты цветов и на портреты, большей частью по фотографиям почивших родственников. Валентина понимала, что такого рода заказы опасны для художника: можно скатиться к иллюстративности, потерять тонкое ощущение жизни на полотне, но нужно было как-то существовать, зарабатывать деньги. Понимала она также, что из Миши Визильтера никогда не получится подлинного художника, слишком увлекался он цветовыми эффектами, зато его букетики и слоники охотно покупались непритязательной публикой.

Большие надежды подавали трое. Эрику — легкому, стремительному и в жизни, и в творчестве — не хватало усидчивости, терпения, тщательности в работе, отчего его картины носили характер незавершенности, эскизности. Что делать, таков был его характер, а характер художника неминуемо проявляется в его работах — так философствовал профессор Вязников в Вышке, и только пережитая трагедия или высокое чувство способны изменить общее восприятие жизни художником. Эрику это не грозило — у него была состоятельная семья, и он свободно скользил по жизни.

Костя был прямой противоположностью Эрику. Медлительный неулыбчивый тугодум, он обладал исключительной работоспособностью. Всегда недовольный собой, он снова и снова смешивал краски, пока не добивался своего. Его картины были его собственным отражением — вязкая тяжесть обнаженной земли, несокрушимость стволов деревьев, тугая, маслянистая зелень листвы. Костя шел дорогой поиска и тяжелого труда, где много неудач и редко-редко мелькает озарение. Хватит ли у него работоспособности, чтобы выйти на признание ценителей искусства?

Всего труднее было с Натальей Горелой, чувственной и неуравновешенной, с ломким характером и резко меняющимся настроением. В периоды духовного подъема у Наташи получалось все, ее рука становилась твердой, глаза горели вдохновением. Но проходил эмоциональный заряд, и Наташа превращалась в дохлую рыбу, как называл ее состояние бесцеремонный Костя. Она даже менялась в лице, точно это была другая, не похожая на ту, вдохновленную. В это время Валентина Николаевна оставляла свою ученицу в покое, женским видением понимая бесполезность давления, и Наталья сидела, сложив руки, наблюдая все происходящее безучастно и тоскливо.

В рисунке новичка было что-то необычное, что Валентина угадывала за дилетантскими неправильностями, и весь он был неправильный, угловатый, неотесанный, стеснительный. Потом, после занятия, он остался, подошел к ней, мялся, топтался нерешительно.

— Я вот… Хотел бы… А можно я к Вам на занятия ходить буду?

— Конечно, можно, Сергей. Только ты должен понимать, что все это — и холсты, и краски стоят денег.

— Я понимаю. А сколько нужно платить?

— Ну, мы не устанавливаем единую плату, ребята платят, кто сколько может. Это добровольно, на общее дело.

Сережа перестал получать тройки в школе. У них с отцом состоялся мужской разговор, результатом которого стала договоренность: деньги на занятия в студии — только при условии «без троек», и это условие твердо выполнялось обеими сторонами. Нина удивлялась, видя, как на глазах меняется сын. Студийцы молча приняли Сережу в свою среду. Это был другой, ранее не ведомый для Сергея мир, где обязательным было неброско, но стильно одеваться и где были встречи друзей на квартирах. На этих встречах слушали музыку на костях — не ту, что неслась из черных тарелок репродукторов, а ту, что записывалась на рентгеновских снимках и продавалась на черных рынках, — Элвис Пресли, «Beatles», «Rolling Stones». На этих дружеских встречах обсуждали то, что удавалось услышать ночами сквозь вой заглушки, и выпивали. Душа художника, рассуждал Эрик, должна отрываться от земли, должна витать в тонкой ауре и тумане образов и эмоций, лучше всего для этого подходит виски, да вот где его достать? Поэтому довольствовались коктейлями из болгарского сухого вина, сдобренного презренной водкой, с добавками неведомых ароматов из секретных пузырьков.

Все это стоило Нине немалых денег, но она экономила, выкручивалась, скрывая многое от Виктора. Муж был совершенно нетерпим к этому баловству. Огорчало ее то, что Сережа стал частенько приходить поздно и в крепком подпитии, а она не спала, слушала шаги на лестнице. Сын все больше отдалялся, замыкался в своем собственном мире, запирался в своей комнате. Его комната в квартире, размером всего-то два на три, превратилась в хаотический склад странных вещей. С радиорынка-развала Сережа притащил груду радиодеталей — стальные шасси, радиолампы, мотки проводов, динамики, жучки конденсаторов и электросопротивлений. Целую неделю до глубокой ночи по квартире гулял сладковато-трупный запах горелой канифоли и доносился треск настройки — Сережа паял, собирал коротковолновой радиоприемник, выводил через окно на крышу сложную антенну, благо, что квартира была на пятом этаже. Обедать-ужинать ему было некогда — «Ой, мам, потом, вот пропаяю выходной каскад…», и Нина приносила ему суп и котлеты в мисочках, а утром еле расталкивала полусонного, выпроваживала в школу — десятый класс, скоро выпускные экзамены. Наконец, эта схема из проводов и радиоламп, разложенная на столе и развешанная на стене, заработала, и теперь ночами Сережа не спал, слушал сквозь вой и треск помех вражеские голоса и запретную музыку.

Виктор долго терпел, но не выдержал.

— Вот что, сын, — заявил он решительно, — завалишь выпускные экзамены — выкину всю твою эту требуху на помойку, ты меня знаешь.

И Сережа смирился, взялся за учебники, сдал все экзамены на четверки, принес аттестат зрелости, небрежно швырнул его родителям:

— Вот вам, подавитесь!

Отец вскочил с кулаками, и Нине едва удалось смирить разбушевавшихся мужчин. Сергею был представлен выбор: или он поступает в институт, или идет в рабочие на завод, рядом с отцом. Детство закончилось, и если он думает, что получит хоть копейку на свои бездельные занятия, то глубоко ошибается. Сережа выбрал Горный институт. Без всякого труда сдал вступительные экзамены, был зачислен, но уже в третьем семестре отчислен за непосещение лекций и неуспеваемость и загремел на два года в армию.

2

Институт не был нужен Сергею. Он решил, что станет настоящим художником. Только так сумеет он завоевать сердце Наташи. Наташа Горелая не была похожа на других девчонок, глупых и невежественных. В десятом классе девчонок было большинство — пятнадцать на десять ребят, и на что они были способны? Списывать на уроках, томно закатывать глаза и беспрерывно трещать — о новом кинофильме с душкой Тихоновым в главной роли, о новой модной прическе, как у Бриджит Бардо, о тряпках и, конечно, о мальчиках. Наташа была совсем другой, необыкновенной, тонкой и неземной. Сережа восхищался ее акварелями, в которых жило весеннее небо, прозрачные лепестки цветов, неопределенно смутные, тающие в воздухе силуэты людей. Она сама была акварельной. Облачко пепельных волос, акварельные,