Не знаю, что их больше поражает – я или новый наряд Лкетинги. Они ощупывают его светлую рубашку, брюки и даже туфли. Рубашка медленно, но верно темнеет. Со мной одновременно пытаются заговорить несколько женщин, но я молчу, улыбаюсь и ничего не понимаю.

Между тем многие дети возвращаются в хижины. Глядя на меня, они либо смеются, либо выражают сильное удивление. Все они очень грязны. Внезапно Лкетинга говорит: «Подожди здесь». И уходит. Мне как-то не по себе. Одна из женщин предлагает мне молоко, от которого я отказываюсь из-за плавающих в нем мух. Другая протягивает мне браслет масаи. Его я с радостью надеваю. Видимо, все они делают украшения.

Вскоре возвращается Лкетинга и спрашивает: «Ты голодна?» На этот раз я честно признаюсь, что да. Мы идем в ближайший ресторан, похожий на тот, что в Укунде, но побольше. Здесь есть залы для женщин и для мужчин. Я отправляюсь к женщинам, Лкетинга – к другим воинам. Мне все это не нравится, лучше бы я сейчас была в своей хижине на южном побережье. Мне приносят тарелку с мясом и помидорами, плавающими в жиже, похожей на соус. На второй тарелке лежит какая-то лепешка. Я смотрю, как одна из женщин ставит перед собой такое же блюдо. Правой рукой она разламывает лепешку, обмакивает в соус, берет кусочек мяса и рукой запихивает все это в рот. Я следую ее примеру, но для этого мне нужны обе руки. На мгновение становится тихо. Все смотрят, как я ем. Мне неловко, тем более что вокруг меня столпились десять или больше детей, которые смотрят на меня во все глаза. Затем все снова принимаются болтать, но меня не покидает ощущение, что за мной наблюдают. Я спешу проглотить еду в надежде, что скоро появится Лкетинга. Когда от мяса остаются кости, я иду к бочке, из которой все зачерпывают воду, чтобы смыть жир с рук, что, конечно же, весьма условно.

Я уже устала ждать, но вот наконец появляется мой мужчина. Я хочу обнять его, но он смотрит на меня с какой-то недоброй ухмылкой. Не понимаю, что я сделала не так. Судя по его рубашке, он тоже хорошо поел. Он говорит: «Пойдем, пойдем!» Выходим. Я спрашиваю: «Лкетинга, что не так?» Его лицо меня пугает. Я понимаю, что причина его раздражения во мне, когда он берет мою левую руку и говорит: «Эта рука не годится для еды! Не ешь ей!» Я понимаю, что он говорит, но не понимаю, почему у него такое лицо. Я спрашиваю, в чем причина, но не получаю ответа.

Вымотанная и расстроенная этой новой загадкой я чувствую, что меня опять неправильно поняли. Я хочу домой, в наш домик на южном побережье. Я говорю: «Пойдем домой!» Лкетинга смотрит так, что я вижу лишь белки его глаз и блестящую перламутровую пуговицу. «Нет, – говорит он, – сегодня вечером все масаи едут в Малинди». Если я правильно его поняла, он хочет сегодня потанцевать в Малинди. «В Малинди хороший бизнес», – слышу я. Заметив, что я не очень воодушевлена, он обеспокоенно спрашивает: «Ты устала?» Да, я устала. И я не знаю, где именно находится Малинди. И мне не во что переодеться. Он говорит, что нет проблем, я могу переночевать в комнате для женщин масаи, а он вернется утром. Он меня ободрил. Остаться без него и не иметь возможности произнести ни слова? Одна лишь мысль об этом вгоняет меня в панику. «Нет уж, поедем в Малинди вместе», – решаю я. Лкетинга смеется, и звучит знакомое: «Нет проблем!» В компании еще одного масаи мы садимся в автобус, намного более удобный, чем эти матату, в которых меня вечно укачивает. Когда я просыпаюсь, мы уже на месте.

Первым делом мы ищем, где остановиться, потому что после шоу-программы все места, скорее всего, будут заняты. Выбор невелик. Находим домик, где уже разместили других масаи. Нам досталась последняя свободная комната, не больше трех квадратов. Железная кровать с тонкими провисшими матрацами и двумя шерстяными одеялами. С потолка свисает лампочка без абажура, потерянно стоят два стула. Такой ночлег почти ничего не стоит – четыре франка за ночь. У нас осталось всего полчаса до начала выступления танцоров масаи. Я спешу за колой.

Вернувшись вскоре в нашу комнату, останавливаюсь, пораженная. Лкетинга сидит на одной из провисших кроватей, его джинсы спущены до колен, и он сердито дергает их. Очевидно, хочет снять, потому что ему скоро уже выходить, и, разумеется, он не может выступать в европейской одежде. Я едва сдерживаю смех при виде этого зрелища. На нем кроссовки, вот он и не может снять штаны. Теперь они болтаются на ногах, и ни туда, ни сюда. Смеясь, я опускаюсь на колени и пытаюсь вытащить обувь из брюк. Он кричит: «Нет, Коринна, снять это!» И указывает на штаны. «Да, да», – отвечаю я и пытаюсь объяснить, что сначала нужно вернуть все в прежний вид, затем разуться, и только тогда он сможет избавиться от брюк.

Полчаса давно уже прошли, мы спешим в отель. В своем привычном наряде он нравится мне в тысячу раз больше. Новыми кроссовками он уже натер хорошие мозоли на пятках, так как носил их без носков. Мы успеваем на шоу. Я сажусь рядом с белыми зрителями, некоторые пристально и оценивающе смотрят на меня, потому что я в той же одежде, что и утром, а она, естественно, не стала ни лучше, ни чище. И пахну я не так, как белые люди, которые только что приняли душ. Про мои спутанные волосы я вообще молчу. Тем не менее я, наверное, самая гордая женщина в этом помещении. Когда я вижу танцующих мужчин, испытываю уже знакомое чувство единения.

На часах почти полночь, когда заканчиваются ярмарка и шоу. Я просто хочу спать. Придя в домик, собираюсь помыться, но тут входит Лкетинга, а за ним еще один масаи. Лкетинга заявляет, что его друг будет спать на второй кровати. Мне не очень нравится идея делить эти три на три метра с незнакомым мужчиной, но я молчу, чтобы не показаться грубой. Так что, не снимая одежды, я вместе с Лкетингой протискиваюсь на узкую продавленную кровать и засыпаю.

Утром я наконец-то могу принять душ, хотя и не особенно роскошный – с тонкой струйкой ледяной воды. Несмотря на грязную одежду, на обратном пути на южное побережье я чувствую себя немного лучше.

В Момбасе покупаю простое платье, потому что мы собираемся зайти в офис за паспортом и формами. Сегодня все получается. Изучив