выпили чай, который мне начинает нравиться. Присцилла и Лкетинга болтают без умолку. Через некоторое время Лкетинга встает и сообщает, что уходит, но скоро вернется. Я пытаюсь узнать, что он задумал, но он просто говорит: «Никаких проблем, Коринна, я вернусь». Улыбнувшись, он исчезает. Я спрашиваю Присциллу, куда он. Она говорит, что точно не знает, потому что у воина масаи об этом спрашивать не принято, это его личное дело. Но она подозревает, что в Укунду. «Боже мой, мы же только оттуда!» – восклицаю я. «Может, он хочет чего-нибудь поесть», – отвечает Присцилла. Я гляжу на кипящее мясо в большой жестяной кастрюле: «А это тогда для кого?» – «Это для нас, женщин, – объясняет она, – Лкетинга не может есть это мясо. Ни один воин масаи никогда не ест ничего, к чему прикасалась или на что смотрела женщина. Нельзя есть в присутствии женщин, разрешается только пить чай».

Я припоминаю странную сцену в кафе, и ответ на вопрос, почему все исчезли за перегородкой, становится очевидным. Получается, Лкетинге вообще нельзя со мной обедать, и я никогда не смогу ему ничего приготовить. Как ни странно, этот факт потрясает меня больше, чем отсутствие нормального секса. Теперь мое любопытство не знает границ. А как здесь живут люди, связанные узами брака? И вновь ответ Присциллы меня обескураживает. Обычно женщина сидит с детьми, а мужчина проводит время в компании других мужчин его ранга, то есть воинов, из которых хотя бы один должен сопровождать его за трапезой. Есть в одиночестве нельзя.

У меня нет слов. Мои романтические фантазии о совместном приготовлении пищи и ужине среди пальм или в простой хижине рушатся. Я с трудом сдерживаю слезы. Присцилла смотрит на меня потрясенно. И вдруг разражается смехом. Это меня бесит. Я чувствую себя одинокой и понимаю, что Присцилла тоже для меня чужая. Она живет в другом мире.

Где же, однако, Лкетинга? Уже ночь. Присцилла накрывает на стол, выставляя две потрепанные временем алюминиевые тарелки и выкладывая на них мясо. Сейчас я действительно голодна. Пробую мясо и удивляюсь, насколько оно мягкое. Вкус, однако, очень своеобразный – солоноватый, как у вяленой говядины. Мы едим руками, не говоря ни слова.

Уже поздно. Я прощаюсь и удаляюсь в хижину, где раньше жила Присцилла. Я устала. Зажигаю керосиновую лампу и ложусь. Поют сверчки. Мысли уносят меня в Швейцарию, к маме, к делам и повседневной жизни в Биле. Насколько же здесь другой мир! Несмотря на всю простоту, люди кажутся счастливее. Возможно, именно потому, что могут жить, прилагая меньше усилий. Эта мысль проносится у меня в голове, и я сразу чувствую себя лучше.

Внезапно дверь со скрипом открывается, и в проеме возникает смеющийся Лкетинга. Ему приходится пригнуться, чтобы войти. Он быстро оглядывается и садится рядом со мной на двухъярусную кровать. «Привет, как дела? Ты ела мясо?» – спрашивает он, и от того, как он это сказал – серьезно и в то же время заботливо, – мне становится хорошо. Меня влечет к нему все сильнее. Он чудесно выглядит в свете керосиновой лампы. Украшения сияют, обнаженный торс украшен лишь двумя нитками бисера. То, что под повязкой на бедрах ничего нет, меня очень волнует. Я беру его тонкую прохладную руку и крепко прижимаю к лицу. В этот момент я чувствую связь с этим человеком, который мне совершенно не знаком, и знаю, что люблю его. Я привлекаю его к себе, чувствую тяжесть его тела. Прижимаюсь к его голове и ощущаю дикий запах его длинных рыжих волос. Мы замираем. Я чувствую, что его тоже охватывает возбуждение. Единственное, что нас разделяет, это мое легкое летнее платье, которое я уже снимаю. Он проникает в меня, и на этот раз, пусть на короткое время, я испытываю совершенно новое чувство счастья, хоть и без оргазма. Я чувствую себя единым целым с этим человеком, и в эту ночь я понимаю, что, несмотря на все препятствия, я уже пленница его мира.

Среди ночи чувствую, что мне нужно в туалет. Хватаю фонарик, который, к счастью, повесила у изголовья. Скрип двери, наверное, слышит вся деревня, потому что, не считая несмолкаемой песни сверчков, здесь очень тихо. Пробираюсь к «куриному туалету», последние метры преодолеваю уже бегом и оказываюсь на месте как раз вовремя. Приседаю. Колени мои дрожат. Затем из последних сил встаю, захватив фонарик, и перебираюсь по насесту обратно в дом. Лкетинга мирно спит. Я втискиваюсь на койку между ним и стеной.

Когда просыпаюсь, на часах уже восемь. Солнце палит так сильно, что домик напоминает сауну. После обычного чаепития и ритуала умывания хочется вымыть голову. Но как же это сделать без водопровода? Мы используем воду из двадцатилитровых канистр, которые Присцилла каждый день наполняет для меня из близлежащего колодца. Жестами пытаюсь объяснить Лкетинге свои намерения. Он тут же демонстрирует свою готовность помочь. «Нет проблем!» – говорит он и опрокидывает мне на голову воду из консервной банки. Потом, громко смеясь, сам моет мне волосы шампунем. Увидев такое количество пены, он удивляется, что все волосы остались на голове.

Затем мы идем в отель навестить брата с Джелли. Застаем их за роскошным завтраком. При виде этой чудесной еды я понимаю, насколько скуден мой нынешний рацион. На этот раз рассказываю я, а Лкетинга сидит и слушает. Когда дело доходит до моих ночных похождений, брат с Джелли в шоке смотрят друг на друга. Лкетинга спрашивает: «Что случилось?» – «Нет проблем, – смеясь, отвечаю я, – все в порядке!»

Мы приглашаем пару на обед к Присцилле. Я собираюсь приготовить спагетти. Они соглашаются. Эрик говорит, что дорогу они найдут. У нас есть два часа, чтобы купить спагетти, соус, лук и специи. Лкетинга понятия не имеет, о какой еде идет речь, но говорит со смехом: «Да-да, все в порядке».

Мы садимся в матату и едем в ближайший супермаркет, где находим все, что нам нужно. Когда наконец прибываем в деревню, у меня почти не остается времени для приготовления «праздничного обеда». Присев на землю, начинаю. Присцилла и Лкетинга с изумлением наблюдают, как варятся спагетти, и восклицают: «Это не еда!» Мой друг масаи смотрит в кипящую воду и с интересом следит за тем, как медленно изгибаются жесткие палочки спагетти. Ему это в диковинку, он сомневается, что это можно есть. Пока варятся макароны, я открываю ножом банку томатного соуса. Когда я выливаю содержимое в помятую кастрюлю, Лкетинга с ужасом спрашивает: «Это кровь?» Теперь настала моя очередь громко смеяться. «Кровь? О нет! Томатный соус!» – весело отвечаю я.

Тем временем появляются вспотевшие Джелли