в запасе, поселили Анну за углом улицы, она дефилировала мимо особняка, бросала белоснежные улыбки охранникам, ждать не заставили — начали напрашиваться на кофе, потом пошло.

С этим делом (с кофе) выгорело и у Рамона-Поля, тем более что без всякого актерства он влюбился в Сильвию, увлеклись оба вполне серьезно, вскоре о романе знал и Лев Давидович, и все остальные.

Однажды за чаем он ласково улыбнулся:

— Вы очень похорошели, Сильвия, уж не влюбились ли?

Вспыхнула от смущения и поперхнулась чаем.

— Точно! Влюбилась! Влюбилась! — включилась Наталья (о, женщины, даже революционерки и то обожают пообсуждать амурные дела!). — Скоро будем играть свадьбу!

— До этого еще далеко! — замахала руками Сильвия под добродушный хохоток.

— Позвольте полюбопытствовать, кому же посчастливилось быть вашим избранником? — кокетничал Троцкий. — Я ведь ревную.

— Вы — вне конкуренции, Лев Давидович! Вы же прекрасно знаете мою любовь к вам.

— Ах, да она ведь платоническая, а меня, старичка, как дряхлого Гете, все тянет и тянет к молоденьким цветочницам…

Это рассердило Наталью (Фрида еще сидела занозой в сердце), и она мягко отчитала Левушку за легкомыслие, а заодно и попросила Сильвию пригласить ее друга на ужин. В конце концов, порядочный, по ее словам, человек, журналист, хотя и начинающий, увлечен идеями Троцкого (и это главное!), к тому же еще был членом ячейки Четвертого Интернационала в США, да и скучно все время вдвоем и вдвоем, и очень даже кстати этот юноша, а то Сильвия слишком пялит глаза на Льва Давидовича… не повторилась бы история с этой потаскушкой Фридой. После чая немного подиктовал, Сильвия прилежно стенографировала: «Формулы марксизма, выражающие интересы масс, становятся все больше и больше неудобны советской бюрократии, ибо они неизбежно направлены против ее интересов». Поглядывал в окно на клетки с кроликами, они отвлекали, работа не клеилась.

Сикейрос не тянул, мероприятие наметил на 24 мая, ребята засучили рукава, изнывали от нетерпения. Обсуждали налет с точки зрения коммунистической гуманности, решили принципиально трогать лишь клиента, остальные заслуживали жизни, этого укокошить тепленьким в постели, время операции — 4 часа утра. Но кое-кто возражал: пришить и жену, и внука, выжечь каленым железом все дьявольское отродье, хватит болтать о буржуазной нравственности, когда миллионы африканцев умирают от голода, когда бедность и безработица на каждом углу!

Закон разведки: не класть яйца в одну корзину, развивать параллельные варианты, если не выйдет один, то выгорит второй.

Первый визит Рамона Меркадера на виллу. Вел себя совершенно естественно и непринужденно, охранники с наганами, торчавшими из задних карманов брюк, хотя и обыскали его в присутствии Сильвии, затем пропустили в цитадель.

Лев Давидович занимался кроликами, но мысли плавали в иных эмпиреях, вспоминал Старика и как наслаждались парижской кухней. Между прочим, кушали медальончики из крольчатины на поджаренных хлебных крутонах, гарнирчик был из шляпок свежих грибов, сваренных и тушенных в масле, — вкуснейшая штука! Не вылезали из дискуссий в Лон-жюмо, Ильич без этого существовать не мог — как-то сходили в Гранд-Опера, тогда он занял у Ильича туфли, они дико жали, а тот щурился и смеялся. Кто думал тогда о кабинетах в Смольном и Кремле? А там работали с утра до ночи, крольчатины, правда, не было, зато ложками жрали черную икру — сейчас пропаганда подает тот период как сплошное голодание, вплоть до обмороков Бонч-Бруевича, чепуха, конечно, но правильная: массы должны воспринимать своих вождей именно через эту призму, голодные любят голодных и режут глотки сытым.

Джексона он обласкал, похвалил за активность в рабочем движении, сразу же усек, что тот его действительно читал, а не делал вид, как некоторые, пригласил заходить, вполне достаточно для первого знакомства. Весело посмотрел вслед удаляющимся любовникам (они направились в комнату Сильвии, там засыпали друг друга поцелуями) и с болью вспомнил о Фриде: умна, беспутна, как Мессалина, талантлива, совершенно сумасшедшая, неужели это его последняя любовь?

Осталась неделя до рейда, Клим немного нервничал, неожиданно прибыл Красовский: Хозяин не дремал, держал операцию на особом контроле.

Все выглядело прекрасно: пьянка у Анны накануне, танцы и прочее с охранниками, после этого не проспятся и через два дня, главное — чтобы не торчали уши НКВД, в деле уже замешана масса народу, все трепливы, Сикейрос — прежде всего. Надо добиться, чтобы он вообще забыл о знакомстве с Энгером или Василевским, никаких ушей, пусть полиция считает, что с клиентом сводят счеты сами мексиканские коммунисты, никаких ушей — и точка!

— Если сорвется, Хозяин подвесит и тебя, и меня за яйца! — пошутил Красовский по-черному.

— Яйца, пожалуй, единственное, что мы должны беречь, — ответил Клим. — Кроме партийного билета.

Параллельный вариант развивался, накануне покушения Рамон посетил Сильвию в цитадели.

— Жених пришел! — ласково сказал охранник и пропустил его без всяких формальностей: он уже частенько и забирал Сильвию после работы, и забегал к ней на чашку кофе. Приучили, это хорошо, Сильвия тоже привыкла, внук Сева проникся к дяде Полю, постепенно выявлялся режим работы Льва Давидовича, время дневного сна, чтения, прогулок. Мечтали поехать вдвоем с Сильвией в горы, забраться на Монблан, Поль Джексон занимался альпинизмом, мускулы были что надо.

Вечером двадцать третьего у обворожительной Анны дым стоял коромыслом: пригласила подруг, охранники приходили по очереди, не оголять же вахту? Поили их из плетеной бутылки, там вино и снотворное, не очень сильное, не дай бог, заснут на плече у дамы!

В это время у Троцкого на вилле гостила чета Розмер, приехали на несколько деньков, пили чай в гостиной, ругали Джугашвили, говорили о грядущем вторжении Гитлера в СССР, о беспомощности оккупированной Европы, о вероломстве англичан и французов, которые вроде бы и объявили войну, но никаких серьезных действий не вели. В полночь Розме-ры ушли спать, Наталья уложила Севу, пришла в спальню. Лев Давидович уже почивал, на полу валялись газеты, заботливо укрыла его одеялом, легла рядом, погасила лампу.

Слабо забрезжил рассвет, по Мехико молнией мчался огромный джип, набитый вооруженными людьми. Большой карнавал, курили, гоготали, пили из горлышка вино. Сикейрос рядом с водителем, в форме майора мексиканской армии, полыхающий от энтузиазма, с пистолетом в кобуре. Упившиеся охранники отдыхали у Анны, бодрствовали на вахте лишь один человек и Роберт Шелдон Харт, он не пил, не курил и занимался только марксизмом. Самоуверенность майора и форма смутили, полицейскому скрутили руки, заткнули в рот кляп, Харту дали кастетом по голове, утянули в джип.

Не операция, а праздник: беспорядочная пальба, орали все как сумасшедшие. По спальне Троцкого палили с тридцати метров из пистолетов и ружей, изрешетили все, идиоты. Если бы в