— Может быть, — ответила Мариата.

Она с удовольствием увидела, как Росси тут же прикоснулся к своему амулету, чтобы предохранить себя от дурного глаза, а потом вдруг, словно охваченный злым духом, возбужденно растоптал знаки, начертанные на песке.

Мариата вскрикнула и попыталась ему помешать, но он резко оттолкнул ее, и она ударилась спиной о дерево.

— Я не потерплю в своем племени колдунью! — заорал он, яростно топча песок и уничтожая знаки один за другим.

Стихотворение пропало. Мариата хорошо знала, что не сумеет вспомнить его как следует. Ах, если бы она умела колдовать, то сейчас же отправила бы Росси к демонам, призвала бы Кель-Асуфа, и тот лишил бы его разума. Мариате жутко хотелось плюнуть в Росси, сделать ему больно, но она не раз видела, как жестоко он бьет своих рабов.

Девушка встала, подавляя ярость, отряхнула пыль с платья и спросила:

— Что? В твоем племени?

— Ждать осталось уже недолго.

Его дядя Мусса, сын Ибы, действительно болен. Внутри у него возникла какая-то опухоль, которая все увеличивалась, несмотря на то что он принимал разные лекарства. Закон и традиция говорят о том, что власть после Муссы должна перейти к сыну его сестры.

— Ты притащился сюда, чтобы рассказать мне об этом?

— Конечно нет. Откуда мне знать, что ты сидишь здесь и колдуешь?

— Но ты выслеживал меня, разве не так?

Росси сощурился, но ничего не сказал. Он только схватил девушку за руку, завернул ее ей за спину, между лопаток, и плотно прижал Мариату к себе. Лицо Росси теперь было так близко, что очертания его расплылись, и она только ощущала на лице горячее дыхание. Девушка чувствовала его состояние, он так и пылал от страсти, был почти на грани безумия. Вдруг Росси прижался своими губами к ее губам. Она плотно сжала их, стала яростно сопротивляться, пытаясь вырваться, но он только смеялся.

— Если захочу поцеловать, обязательно так и сделаю. Вот стану аменокалем,[16]и мне будут повиноваться все народы Аира. Женщины станут умолять меня взять их третьей или четвертой женой, да что там, даже наложницей! Ты думаешь, что лучше всех остальных?

Он отстранил ее на расстояние вытянутой руки и заглянул ей в глаза. Вдруг лицо его потемнело.

Росси оказался совсем близко и спросил:

— Или, может быть, тебе кажется, что ты лучше меня?

Ответ он прочитал в ее глазах. В них, темных и дерзких, не было страха. В эту минуту Мариата поняла, что Росси ненавидит ее с той же силой, с какой вожделеет.

— Так знай же, заруби себе на носу, что это не так! — Он схватил ее за черные как смоль шелковистые волосы и намотал их себе на кулак. — Корчишь из себя важную персону, забиваешь головы детишкам глупыми баснями, хвастаешься своим родом, считаешь народ кель-тайток выше нас, словно мы какое-то захудалое племя, которое должно подчиняться всем остальным. Пора тебя проучить!

Он запустил свободную руку ей между ног и попытался задрать платье.

Ярость охватила Мариату. Трогать женщину без ее позволения считалось табу. Нарушение этого запрета наказывалось изгнанием или даже смертью.

Издалека из долины донесся душераздирающий вой дикой собаки, к которому присоединился еще один, и еще, и еще. Что-то явно их обеспокоило. Обычно они лежали на грязных кучах отбросов, напоминая сухие желтые трупы в тени каменных, сложенных без раствора, террасовых стен, в то время как харатины[17]обрабатывали землю, пололи сорняки и поливали всходы с другой стороны. Вой навис над долиной, как хищная птица, поддерживаемая теплыми потоками воздуха над жертвой, потом постепенно стих.

Эта неожиданная тревога смутила Росси, и момент был упущен. Он поднял голову, оттолкнул Мариату, быстрым шагом направился к гребню холма и приставил ладонь ко лбу, пытаясь разглядеть, что именно могло привлечь внимание собак. Держась на безопасном расстоянии, Мариата тоже двинулась в ту сторону, откуда можно было бы бросить взгляд на долину, но увидела лишь одинокую фигуру, шагающую вверх по горной тропе. Это оказалась женщина в черной накидке и длинном голубом платье с заплатами. Она шла, опустив голову и согнувшись, словно несла на спине тяжелый груз. Мариата не знала этой женщины, впрочем, оно и неудивительно. Ведь девушка жила в племени кель-базган всего несколько недель.

Но Росси так таращился на женщину, будто увидел привидение. Мариата заметила, как он торопливо закрыл лицо, туго замотав покрывало вокруг головы и оставив лишь тоненькую щелочку, сквозь которую сверкали его глаза. Племянник вождя был явно чем-то напуган.

Словно заметив впереди движение, женщина быстро подняла голову, и Мариата с удивлением увидела старое морщинистое лицо с темной, как ствол акации, кожей. Казалось, она чем-то опечалена, глаза были тусклы от усталости. У женщины был такой вид, словно некие могущественные силы заставили ее предпринять это тяжелое путешествие, подняться вверх по крутой, скалистой тропинке на территорию чужого племени.

«Может быть, голод заставил ее решиться на это? — подумала Мариата. — Или она принесла какую-то весть? Чужестранцам всегда есть о чем рассказать».

Вдруг Росси, будто совершая самое обычное дело, поднял камень и швырнул в старуху. Лицо его исказилось в неподдельной злобе. Удар был так силен, что бедняжка вскрикнула, пошатнулась, не удержалась на ногах, поскользнувшись на щебенке, усыпавшей тропу, и упала навзничь. Росси сразу сорвался с места и побежал, а Мариата стояла, как столб, и изумленно смотрела на раненую женщину, словно самим фактом своего присутствия была причастна к этому неожиданному нападению.

Увидев, что чужеземка не встает, Мариата сбросила с себя оцепенение и полезла вниз, пробираясь через заросли кустарника, колючки и камни. Добравшись до незнакомки, она увидела, что та с охами и стонами пытается сесть.

— Салам алейкум, — приветствовала ее Мариата. — Мир тебе.

— Алейкум ассалам, — ответила старуха. — Мир и тебе.

Голос ее звучал так же хрипло, как карканье вороны.

Птичьи пальцы ухватили Мариату за край платья, нащупали ее плечо, и старуха начала выпрямляться. Мариата помогла ей сесть. Платок упал с ее головы, открыв путаницу темных косичек, которые были заплетены каким-то сложным способом и завязаны кусочками цветной кожи, украшенной бусинками и ракушками. В косичках кое-где сияли яркие серебряные пряди, но не для красоты. Это были волосы, окрашенные годами. Карие глаза, испытующе всматривающиеся в лицо Мариаты, ярко светились, в них не было и тени старческой катаракты. Они хоронились в глазницах, окруженных морщинами, но девушка сочла, что эта странница вовсе не такая старуха, какой кажется на первый взгляд.