вас, обитатели Тель-Эль-Кебира1… Абдалла! тебе досталась власть над городом!.. К тому же это не такие подданные, каких бы я хотел, а рабы.

Внезапно гром грянул над морем. Молния, точно гигант, головой вниз между соединёнными руками и с искрящимися золотом ногами, махнула электрическим и фиолетовым прыжком с облачного трамплина прямо в море и нырнула в пучину. Стадо волн, буйволов с дымными рогами, металось в открытом море перед заливом, подстерегая предназначенную ему добычу, суда и людей, теснившихся в бухте.

– Ступай, Абдалла! Ступай!., ты видишь: буря подстерегает вас!.. А я не могу вас спасти!.. Невозможно вскарабкаться на эти скользкие стены.

Прекрасный воздушный голос Мафарки отвечал грому.

Говоря это, он ходил большими шагами по высоким утёсам, и его рот, раздувавшийся от брызг, метал мощные слова, подобные секирам, рубившим шквалы.

– Уходи!.. Я не хочу видеть, как вы утонете в этой воронке!

Но Абдалла ответил:

– Нет! Нет!.. Что для нас значат буря и смерть?.. Мы хотим ещё раз видеть твоё лицо!.. Мы хотим, чтобы наши глаза, обречённые смерти, упились твоим мощным образом…

Тогда Мафарка выпрямился во весь рост, восклицая:

– Алла2! Алла! благодарю тебя! Ибо вот: мои уроки принесли, наконец, чудные плоды!.. Да, да, Абдалла!.. Да, да, братья, я открываю вам объятия и прижимаю вас к моему сердцу, потому что вы достойны слушать таинственное слово моей религии!.. Я учу вас презирать смерть, питаться опасностью, играть вашей жизнью, как вы и делаете ради идеи, ради взгляда, ради зрелища.

– Ваши глаза яснее и сильнее, чем когда-либо! Ваши уши могут слышать голос солнца и рыдание звёзд в эту минуту, когда буря обрушивается на вас со своими огромными вертящимися бичами пены, хлещущими волны!.. Я учу вас выделять из ваших мускулов, из ваших ртов волю, как раскалённое дыхание печи, как сверхъестественную силу, чтобы она могла покорять, превращать и поднимать дерево, гранит, железо и все металлы…

Так я высвобождаю ныне мою волю, ещё юную и могучую, из моего тела, уже обветшавшего от бесплодных усилий… Так я вдуваю мою волю в новое тело моего сына, Он будет силён всей своей красотой, которую никогда не возмущало зрелище смерти! Я передам ему мою душу в поцелуе, я буду обитать в его сердце, в его лёгких и за оконницами его глаз… Я склонюсь над красными террасами его губ… Он прекраснее всех мужчин и женщин земли. Его гигантская статуя имеет двадцать локтей в вышину, а его всемогущие руки могут действовать целый день крыльями, более широкими, чем шатры бедуинов и кровли ваших хижин. Ибо знайте, что я породил моего сына без помощи женщины3!.. Вы не понимаете меня?.. Слушайте же… Однажды вечером я внезапно спросил себя: Есть ли надобность в гномах, бегающих точно матросы по палубе моей груди, чтобы поднять мои руки?.. Есть ли надобность в капитане на юге моего лба, чтобы открыть мои глаза, как два компаса?.. На оба эти вопроса мой непогрешимый инстинкт ответил: «Нет»! Отсюда я заключил, что возможно выделить из моего тела, без содействия женщины, бессмертного гиганта с непогрешимыми крыльями!

Вы должны верить в абсолютное и окончательное могущество воли, которое нужно воспитывать, усиливать, следуя жестокой дисциплине, до того момента, пока она вырвется из наших нервных центров и ринется за пределы наших мускулов с невообразимой силой и быстротой.

Наша воля должна выйти из нас, чтобы завладеть материей и видоизменять её по нашей прихоти. Мы можем таким образом обрабатывать всё, что нас окружает, и без конца обновлять лицо мира. Скоро, если вы обратитесь к вашей воле, вы будете рожать, не прибегая к женщине.

Так я убил Любовь, заместив её возвышенным сладострастием Героизма! Чтобы вкусить это новое упоение, вы должны обострить до судорог наслаждение исполненной задачи, а для этого постепенно увеличивать ваше усилие, удаляя его цель. Нужно довести до самого упоительного восторга сожаление о разрушенных ласках. Нужно господствовать над томными, увлекательными и меланхолическими пейзажами, над всеми сумерками и всеми лунными светами земли, глядя на них неумолимым взором. Нужно подготовлять и культивировать все опасности, чтобы дисциплинировать острое удовольствие их избегания.

Вот новое Сладострастие, которое освободит мир от Любви, когда я осную религию экстериоризованной Воли и повседневного Героизма.

Но где же ваша воля?.. Где же ваш героизм?.. Ведь храбрости вам не занимать, потому что вы долго ласкали утробу Смерти на валах! Но желание ваше было чересчур слабо. Вот почему она не сочла вас достойными своего ложа, осыпанного алмазами червей! Так вы всё ещё не понимаете? Что за скоты!.. Не надейтесь, что я вдуну в вас принципы моей философии наподобие [постепенно надувающей щеки игры на зума-ре4]! Вот моя мысль, стиснутая как мой кулак… Подобно тому как есть бесчисленные осколки органической материи, кишащие вокруг солнца, от которого они получают свет и к которому остаются привязанными невидимыми, но неразрушимыми узами и сыновней верностью, точно так же каждый из нас получает от Вселенной беспрестанный свет и обогащается иногда воспоминаниями и ощущеньями, собранными в его паломничестве, в течение бесконечных трансформаций, пережитых его бессмертной материей!..

Наш дух, высшее проявление организованной и живой материи, сопровождает во всех своих трансформациях саму материю, сохраняя в своих новых формах ощущения своего прошлого, тонкие вибрации своей энергии, упражнявшейся раньше… Божественность и индивидуальная непрерывность вольного и всемогущего духа, который нужно экстериоризо-вать, чтобы изменить мир!.. Вот единственная религия!..

Будем устремлять к великолепию все минуты нашей жизни актами бурной воли, от риска к риску, непрерывно ухаживая за Смертью, которая обессмертит грубым поцелуем фрагменты нашей вспоминающей материи во всей их красоте!..

Так украсятся будущие существования, когда новые жизненные формы будут жить удвоенной радостью наших чудовищных жизней.

Прославляю насильственную Смерть в конце юности, Смерть, которая срывает нас, когда мы становимся достойными её обожествляющих наслаждений!.. Горе тому, кто предоставляет дряхлеть своему телу и блекнуть своему уму!..

При этих словах сын Мухтара выпрямил свой гигантский стан на бушприт судна и пропел следующие слова:

– Я верю в тебя, Мафарка!.. Ты сейчас увидишь, как я умру в торжествующем великолепии моей юности!..

Потом, с высоты колыхающегося на волнах носа, он кинулся, расставив руки, на остриё скалы, пронзившее ему живот, и повис на нём, как на вертеле, с кровавым трепетанием тунца, пригвождённого шквалом.

Рёв был ответом на его раздирающий предсмертный вопль.

– Молчать! – крикнул Мафарка. – Я возвышаю голос, потому что сама Смерть не имеет ни права, ни силы лишать меня слова.

Он стоял, не уступая ветру, который осаждал его со