— Может, сынок ейный убить ее кого подговорил из-за квартиры?

— Ну-у, ты скажешь тоже. Она квартирку-то свою давно приватизировала да завещание на Оксанку сделала. Нет. Это небось бандюги какие-нибудь. Щас озорников-то много всяких. Они вон все нонче опившиеся да обкурившиеся.

— И не говори, Петровна. Нынешняя молодежь — это страсть господня. Раньше такого не было.

Я направилась в Оксанин подъезд.

* * *

— Кто там? — спросила Оксана через дверь.

— Оксана, я знакомая Евгения Петровича. Я бы хотела поговорить.

Дверь открылась.

Оксанка была не одна. У нее осталась какая-то дальняя родственница.

— Поживу пока у нее, что ж теперь делать. Одна она осталась. И это при живой-то матери. Вот горюшко-то горькое, — пояснила она мне, усадив меня в кресло. Они с Оксаной устроились на диване.

У девочки сразу навернулись слезы на глаза:

— Спасибо вам, тетя Вера.

— Да чего уж там. Надо же помогать друг другу.

— Вы уж извините меня, Вера…

— Васильевна. Можно просто тетя Вера. Как вам удобнее.

— А меня Татьяной Александровной зовут. Можно просто Таня. Вы извините, Вера Васильевна, я по делу к вам пришла. Я — частный детектив. Меня нанял сын покойной подруги Нины Еремеевны, Колокольцев Евгений Петрович.

— А, ну-ну. Это ж Марии Колокольцевой сынок, знаю. Давно я его не видела. А он что ж, и деньги вам заплатил? Это ж небось дорого-то как.

Я пожала плечами:

— Он сказал, что считает это своим долгом.

— Вон как. А я и не думала, что Нина с Марией так дружили.

— Расскажите мне немного о Нине Еремеевне.

— Что ж рассказывать-то? Жила себе, как все. Добрая была, — заговорила Вера Васильевна. Оксана слушала, изредка поддакивая.

— А на кого оформлена квартира, Оксана?

— Бабуля ее приватизировала и мне завещала.

— Понятно. А родители об этом знали?

— Бабушка не велела говорить. — Оксана немного смутилась, почувствовав себя заговорщицей.

— Они пьют ведь, родители-то Оксаночкины. Скандальные такие. Не хотела Еремеевна с ними связываться-то, — высказала свое мнение Вера Васильевна.

— А родители только про завещание не знали или про приватизацию тоже?

— Про приватизацию они знали. Было дело, уговаривали они Еремеевну квартиру продать да съехаться. Она категорически отказалась. Вот помру, — сказала, — тогда как хотите.

Итак, с этим ясно. Надо будет прощупать родителей. Может быть, они и убили старушку, надеясь вступить в права наследования. Позже займусь этим.

— Вы, Вера Васильевна, не будете возражать, если я наедине кое-что у Оксаны спрошу?

— Если так надо, отчего же? Только я полагаю, что у нас с ней теперь секретов друг от дружки не будет. Правда, Ксюша?

Та молча кивнула.

— Ну ладно, вы тут поговорите, а я чайку поставлю. — Вера Васильевна все-таки удалилась в кухню.

Девочка в ожидании вопроса задумчиво плела косичку из бахромы диванного покрывала. На ресницах ее дрожали предательские слезинки.

— Оксана, может быть, тебе мои вопросы покажутся немного странными, но ты уж постарайся ответить. Это поможет мне найти убийцу твоей бабушки.

Девочка всхлипнула и кивнула.

— Для начала скажи мне, пожалуйста, были ли у бабушки какие-нибудь сбережения или ценные бумаги?

— Долларов только немного. Она их на черный день берегла.

— А откуда они у нее?

Оксана, размазав слезы по щекам, покрутила головой:

— Не знаю. Она не говорила.

— Ты ведь большая уже девочка и знаешь, что с пенсии она отложить не смогла бы.

— Бабушка сердилась, когда я ее об этом спрашивала. Ерунду всякую придумывала. Может быть, она подрабатывала где-нибудь, а от меня скрывала. Может, на вокзале. Она как-то раз, когда вернулась домой, про вокзал обмолвилась.

— Про вокзал? А что конкретно?

— Просто сказала, что там около какого-то поезда базар дешевле, чем у нас.

Итак, Оксана тоже не знала, откуда у бабушки прибавка к пенсии. Ну что ж, пора было откланяться.

— А чайку-то не попьете, что ли, Татьяна Александровна?

— Да нет, спасибо. Мне уже пора. А где живут твои родители, Оксана?

* * *

Так как Оксанкин сосед все еще не вернулся, я решила навестить ее родителей.

Они жили в такой же пятиэтажной хрущобе, только на другой улице. Квартира их располагалась на первом этаже. Только подойдя к двери, можно было уже приблизительно представить обитателей квартиры.

Дверь эту Востриковы когда-то, очень давно, обили дерматином болотного цвета, который вытерся до такой степени, что местами стал похож на тонкую, грязную, липкую паутину. Кому-то этот дерматин, видимо, чем-то не понравился, потому что он взял, да и полоснул его ножом крест-накрест. А из разрезов детки соседские утеплитель кусочками дергали для каких-то собственных целей.

Звонок у них был допотопный, механический. Таких уж давно даже не продают. За дверью стояла гробовая тишина. Никто мне не открыл. Старушка, которая спускалась по лестнице, недовольно проворчала:

— Ни днем, ни ночью от этих алкашей покоя нет. И ходют, и ходют тут всякие. Дождетесь, мы на вас найдем управу-то. А с виду-то какая дамочка приличная. И не стыдно ведь.

Старушка приняла меня за собутыльницу Востриковых, как это ни грустно.

Я, не отвечая, продолжала звонить. Может, все-таки кто-нибудь дома есть, только очень крепко спит.

Сдаваться так просто сегодня я не собиралась. Поэтому, выйдя на улицу, я уселась на лавочку рядом с той самой ворчливой старушенцией. К ней уже присоединилась еще одна.

— Это, я прямо и не знаю, что и за подъезд у нас такой. Прямо пьяницы одни живут.

Видно, любимым словом старушки было это самое «прямо».

— И не говори, Егоровна. Жизни от них нет никакой. Мать померла. Девчонка одна осталась. Нет, чтобы за ум взяться, а он напоминался да кверху кобылкой валялся давеча. О-хо-хо-хохонюшки.

— А в тот вечер, когда мать Николая убили, где были Востриковы, не знаете?

— А вы из милиции, никак? — сразу оживилась Егоровна.

Я кивнула и показала старушкам свое просроченное удостоверение сотрудника прокуратуры.

— Вон как! А мы уж думали, опять к ним гости, опять песни орать будут. Они же тогда до самой ночи пили да горланили. Еле угомонились. А потом вышли — пьяные все — пошли гостечков своих провожать.