все это женское внимание, когда я был пухлым подростком в компьютерном лагере? – Он вздохнул. – Я поведал тебе свою философию в самую первую нашу встречу. Ты совсем меня не слушала? – Указал на мою синюю янтарную подвеску, на мой закрытый синий ноутбук, стоящий на столе. – Заслужила ли ты все это? Чем ты заслужила плоды моей работы? Неужели ты думаешь, что можешь получить все ключи от моего королевства, хотя не сделала для этого ничего?

Я почувствовала на своих щеках горячие слезы. До меня вдруг дошло, что я считала – в каком-то смысле, – будто отношения с Эштоном были сами по себе достаточным трудом.

– Ты сам дал мне все это, – сказала я. – Ты дал мне ключи.

– Ты точно такая же, как и все остальные. Ты говоришь мне в лицо «да, да, да», а потом отворачиваешься и делаешь все, что хочешь. Делаешь, по сути, именно то, чего я просил тебя не делать. Ты не уважаешь меня.

– Нет, уважаю, – дрожащим голосом возразила я.

Эштон ухмыльнулся:

– В чем заключается моя работа, Бернис?

– Ты предприниматель.

– Ты даже не знаешь, чем я занимаюсь, и думаешь, будто заслуживаешь тех денег, которые я зарабатываю?

– Ты крадешь данные у масс.

– О, значит, все еще хуже, чем я думал!.. Ты хочешь моих денег, но не хочешь быть замешанной в моих преступлениях? Ты ничем не лучше жены нациста, которая изображает невинность, сверкая золотыми украшениями, снятыми с мертвых, и читая книгу в теплом свете лампы под кожаным абажуром, в то время как ветерок доносит в окно запах горелой плоти. Я, по крайней мере, не притворяюсь хорошим.

«Мужчинам и не надо притворяться хорошими, – подумала я. – По сути, от них ждут некоторой брутальности».

Эштон начал речь, которую, как я была уверена, много раз повторял до того, перед множеством девушек, которых он убил. Помимо всего прочего, эта речь была об аристократии, меритократии, лицемерии, технологии, морали, нарушениях оной и его ассоциациях с синим цветом.

– Моя борода на самом деле не просто синяя, она циановая. Циановый символизирует собой букву C в аббревиатуре CMYK – четырехцветной полиграфической модели, которая переводит цифровую суть обратно в физическую. Слово «циановый» происходит от «цианида». Проверь раствор на цианид при помощи сульфата железа, и ты получишь «берлинскую лазурь», первый из современных красителей. Ты это знаешь? – риторически спросил Эштон, хотя я это знала. Глубокий темно-синий цвет, словно «королевский синий», рассматриваемый в полумраке. – Гидроген цианида в газообразном виде – это «Циклон Б», который нацисты использовали в газовых камерах. «Б» означает синильную кислоту, blausäure. – Он выговорил это слово, тщательно воспроизводя немецкий акцент.

Эштон старательно вырабатывал некое ядро внутренней логики, но пытаться следовать этой логике было все равно что искать смысл в спаме. Я то слушала его речь, то переставала слушать. Сквозь окно увидела человека, направляющегося к дому. Он был одет в коричневую униформу и держал в руках большую картонную коробку. Доставка UPS. Моя модель корабля.

Доставщик остановился в нескольких футах от узкого окошка, и прямоугольник солнечного света, лежавший на полу, исчез, но Эштон продолжал говорить. Я пыталась поймать взгляд курьера, я хотела, чтобы он прочитал ужас у меня на лице.

– В моем королевстве, – разглагольствовал Эштон, – такие преступления, как твое, караются смертью. Если ты хочешь наслаждаться моим богатством, не делая ничего, ты с тем же успехом можешь быть неодушевленным предметом.

Доставщик вообще не увидел ужас на моем лице. Он просто улыбнулся и жестом показал, что принес посылку. Повернул ручку. И дверь… просто отворилась. Доставка день в день, deus ex machina[7].

Эштон повернулся на звук, и я пнула его в пах. На краткий момент уловила выражение его лица: не гнев и не ужас, а потрясение – потрясение от того, что именно я могла так поступить с ним. Согнувшись пополам, он схватил меня за ступню. Я дернула ногой, вырвалась и выскочила за дверь.

К тому времени как прибыла полиция, озаряя синими проблесковыми маячками синий дом – словно решив напоследок добавить синевы, – Эштон был мертв. Яд. Цианид. Прощальный красивый жест.

* * *

Снаружи уже вечереет, но подвал освещен ярко, словно сцена. Голова Бернис склонена вперед, плечи поникли.

Уилл по-прежнему кивает, всегда кивает, словно болванчик, не знающий покоя. Рот Эшли широко раскрыт, словно отверстие водостока.

– Мне очень жаль, – шепчет Рэйна.

«Доставка день в день, deus ex machina». Бернис нравилась эта фраза, которую она проговаривала по ночам под одеялом, репетируя свою речь. Эти слова казались эффектными до тех пор, пока она не произнесла их вслух – и они неожиданно прозвучали нелепо. Может быть, сама фраза и была умной, но вот Бернис умной себя совсем не чувствует.

Она полагала, что к тому времени, когда завершит свой рассказ, с ее души свалится тяжесть. Но ошиблась.

– Это ужасно грустная история, – говорит Эшли, грустно кривя губы. – Честно говоря, я даже не предполагала, что он едва не убил и тебя тоже.

– Да ладно, – хмыкает Руби с преувеличенно выразительным вздохом.

– По статьям в СМИ такого не поймешь, – парирует Эшли. – В основном там писали что-то типа «Особняк миллиардера Синей Бороды – место убийства!» Или вроде того.

– И слово «убийство» тебе ни на что не намекнуло? – спрашивает Руби. Эшли хмурится.

– То, что писали в новостях, было полной бессмыслицей, – говорит Бернис. – Они полагали, что я недостаточно привлекательна, чтобы встречаться с ним, так что я, должно быть, помогала ему – но как? Заманивала женщин? Обеспечивала прикрытие? Даже полиция не пришла ни к какому выводу. Они прекратили допрашивать меня уже давно. – Она делает паузу. – Знаете, когда люди узнают меня, то переходят на другую сторону улицы. Не из страха. Просто из отвращения. Без него я не представляю собой ничего, даже угрозы.

Уильям постукивает пальцами по колену, размышляя.

– Ты проделала очень хорошую работу, рассказывая нам свою историю, – говорит он. – Для меня это прозвучало так, словно ты могла бы рассказать ее где угодно; однако ты отказалась от публичных интервью. Я пытаюсь понять почему.

– Как будто интервью помогут разгрести эту хрень, – бормочет Руби.

– Мне это казалось неправильным, – отвечает Бернис. – Те мертвые женщины не могут дать интервью. Они ничего не могут сказать.

– А разве они не были типа как просто стриптизершами и охотницами за богатством? – интересуется Эшли. – Я имею в виду, без обид.

– Эшли, – мягко произносит Рэйна, – они мертвы.

Эшли скрещивает руки на груди.

– Сначала меня стыдят за то, что я не читаю новости, – фыркает она, – теперь