Заснула она как-то вдруг – будто замолкла на полуслове, – уже тогда, когда в комнате электричество стало оранжевым, а окно дымно-синим. Кречмар направился в ванную каморку, но, добыв из крана только несколько капель ржавой воды, вздохнул, двумя пальцами вынул из ванны мочалку, посмотрел на подозрительное розовое мыло, подумал, что прежде всего придется научить Магду чистоте. Брезгливо одевшись и положив на столике записку, он полюбовался, как спит Магда, прикрыл ее периной, поцеловал в теплые, растрепанные, темные волосы и тихо вышел.

И теперь, шагая вдоль пустой улицы и проникаясь жалостью к прозрачному, невинному утру, он понимал, что начинается расплата, – и постепенно, тяжелыми волнами, приливали думы о жене, о дочери. Когда он увидел дом, где прожил с Аннелизой так долго, когда тронулся лифт, в котором лет девять тому назад поднялись румяная мамка с его ребенком на руках и очень бледная, очень нежная Аннелиза, когда он остановился перед дверью, на которой холодно и безгрешно золотилась его фамилия, Кречмар почти был готов отказаться от повторения этой ночи, – только бы случилось чудо. Он говорил себе, что, если все-таки Аннелиза письма не прочла, ночное свое отсутствие он объяснит как-нибудь – даже пожертвует своей репутацией трезвенника, – напился пьян, буянил, мало ли что бывает… Однако следовало отпереть вот эту дверь и войти, и увидеть… что увидеть? Это просто нельзя было представить себе. «Может быть, не войти вовсе, оставить все так как есть, уехать, зарыться…» Вдруг он вспомнил, как на войне приходилось покидать прикрытие.

В прихожей он замер, прислушиваясь. Тишина. Обычно в этот утренний час квартира бывала уже полна звуков – шумела где-то вода, бонна звонко говорила с Ирмой, в столовой звякала горничная… Тишина. Посмотрев в угол, он заметил в стойке женин зонтик. Внезапно появилась Фрида – почему-то без передничка – и сказала с отчаянием в голосе: «Госпожа с маленькой барышней уехали, еще вечером уехали». «Куда?» – спросил Кречмар, глядя в угол. Фрида все обьяснила, говоря скоро и крикливо, а потом разрыдалась и, рыдая, взяла из его рук шляпу и трость. «Вы будете пить кофе?» – спросила она сквозь слезы. «Да, все равно, кофе…»

В спальне был многозначительный беспорядок. Желтое платье жены лежало на постели. Один из ящиков комода был выдвинут. Со стола исчезли портреты покойного тестя и дочери. Завернулся угол ковра.

Он поправил ковер и тихо пошел в кабинет. Там, на бюваре, лежало несколько распечатанных писем. Какой детский почерк у Магды. Драйеры приглашают на бал. От Горна – пустые любезности через океан. Счет от дантиста.

Часа через два явился Макс. Он, видно, неудачно побрился: на толстой щеке был черный крест пластыря. «Я приехал за ее вещами», – сказал он на ходу. Кречмар пошел за ним следом и молча смотрел, как он и Фрида торопливо, словно спеша на поезд, наполняют сундук. «Не забудьте зонтик», – проговорил Кречмар вяло. Потом в детской повторилось то же самое. В комнате бонны уже стоял аккуратно запертый чемодан – взяли и его.

«Макс, на два слова», – пробормотал Кречмар и, кашлянув, пошел в кабинет. Макс последовал за ним и стал у окна. «Это катастрофа», – сказал Кречмар. Молчание.

«Одно могу вам сообщить, – произнес наконец Макс, глядя в окно, – Аннелиза едва ли выживет. Вы… Она…» Макс осекся, и черный крест на его щеке несколько раз подпрыгнул.

«Она все равно что мертвая. Вы ее… вы с ней… Собственно говоря, вы такой подлец, каких мало».

«Ты очень груб», – сказал Кречмар и попробовал улыбнуться.

«Но ведь это же чудовищно! – вдруг крикнул Макс, впервые с минуты прихода посмотрев на него. – Где ты подцепил ее? Почему эта паскудница смеет тебе писать?»

«Но-но, потише», – произнес Кречмар с бессмысленной угрозой.

«Я тебя ударю, честное слово, ударю!» – продолжал еще громче Макс.

«Постыдись Фриды, – пробормотал Кречмар. – Она ведь все слышит. Это катастрофа.»

«Ты мне ответишь?» – И Макс хотел его схватить за лацкан. Кречмар вяло шлепнул его по руке.

«Не желаю допроса, – сказал он, – все это крайне оскорбительно. Может быть, это странное недоразумение. Может быть, ничего такого нет…»

«Ты лжешь! – заорал Макс и стукнул об пол стулом. – Ты лжешь! Я только что у нее был. Продажная девчонка, которую следует отдать в исправительный дом. Я знал, что ты будешь лгать. Как ты мог, негодяй! Ведь это даже не разврат, это…»

«Довольно, довольно», – задыхающимся голосом перебил Кречмар.

Проехал грузовик, задрожали стекла окон.

«Эх ты, – сказал Макс с неожиданным спокойствием и грустью. – Кто мог подумать…»

Он вышел. Фрида всхлипывала в прихожей. Кто-то выносил сундуки. Потом все стихло.

В полдень Кречмар с одним чемоданом переехал к Магде. Фриду оказалось нелегко уговорить остаться в пустой квартире. Она наконец согласилась, когда он предложил, чтобы в бывшую комнату бонны вселился бравый вахмистр, Фридин жених. На все телефонные звонки она должна отвечать, что Кречмар с семьей неожиданно отбыл в Италию.

Магда встретила его холодно. Утром ее разбудил бешеный толстяк, искал Кречмара и дважды назвал ее потаскухой. Кухарка, женщина недюжинных сил, вытолкала его вон. «Эта квартира, собственно говоря, рассчитана на одного человека», – сказала она, взглянув на чемодан Кречмара. «Пожалуйста, я прошу тебя», – взмолился он. «Вообще, нам придется еще о многом поговорить, я не намерена выслушивать грубости от твоих идиотов родственников», – продолжала она, расхаживая по комнате в красном шелковом халатике, дымя папиросой. Темные волосы налезали на лоб, это придавало ей нечто цыганское.

После обеда она поехала покупать граммофон – почему граммофон, почему именно в этот день? Разбитый, с сильной головной болью, Кречмар остался лежать на кушетке в безобразной гостиной и думал: «Вот случилось что-то неслыханное, а я в конце концов довольно спокоен. У Аннелизы обморок длился двадцать минут, и потом она кричала – вероятно, это было невыносимо слушать, – а я спокоен… Развестись я с ней не могу, потому что она все-таки моя жена, и нет у меня никакого внутреннего права на развод, – я Аннелизу люблю, я, конечно. застрелюсь, если она умрет из-за меня. Интересно, как объяснили Ирме переезд на квартиру Макса, спешку, бестолочь. Как противно Фрида говорила об этом: „И она кричала, и она кричала“, – с ужасным ударением на „и“. Странно, Аннелиза никогда в жизни не повышала голоса».

На следующий день, пользуясь отсутствием Магды, которая отправилась накупить пластинок, Кречмар составил жене длинное письмо, в котором совершенно искренне, но слишком красноречиво объяснял, что любит ее как прежде – несмотря на увлечение, «разом испепелившее наше семейное счастье». Он плакал, и прислушивался, не идет ли Магда, и продолжал писать, плача и шепча. Он просил прощения у жены, просил беречь дочь, не давать ей возненавидеть недостойного, но несчастного отца, – однако из письма не было видно, готов ли он от увлечения отказаться, коли жена простит. Ответа он не получил.