Французский майор Монтодон, вновь вернувшийся в свой «родной» 3-й полк зуавов, начал серьезно сомневаться в перспективах благополучного исхода кампании. Корни грустных мыслей лежали в печальных выводах о совместных действиях в прошедшем сражении, «…когда войска подчинены двум независимым друг от друга командующим, которые из-за взаимного непонимания не в состоянии завершить разгром побежденной армии».

Тревожило состояние снабжения, которое хотя и удовлетворяло началу кампании, настораживало отсутствием улучшения. Французы, кстати, довольно скептически оценивали состояние своего тыла. Через несколько лет Наполеон III констатировал: «Во Франции никогда не готовы воевать».

Еще в мае 1854 г. маршал Сент-Арно, фактически подтверждая и развивая (еще не высказанную) мысль своего монарха, писал: «Не воюют без хлеба, без башмаков, без кастрюль и без фляг; мне оставили 40 кастрюль и примерно 250 фляг».

В остальном все было почти хорошо, если бы не вновь обострившийся конфликт между главнокомандующими. Лорд бесился, видя, как французы откровенно смеются над британцами после Альмы. Чего стоит упоминание об их медлительности, ставшей потом причиной для постоянной критики действий Раглана: «…Я потерял меньше людей, чем англичане, потому что действовал быстрее. Мои солдаты бежали; их — шли пешком».

Французские офицеры не меньше своего командующего возмущались медлительностью британцев и сваливали, в том числе, на эту национальную черту характера партнеров по коалиции упущенную возможность взять Севастополь: «…наши союзники понесли серьезные жертвы, их войска оказались измотанными и изголодавшимися. Кроме того, они должны были похоронить своих мертвых и транспортировать на борт своих многочисленных раненых. Для всех этих частностей нужно было время: биваки были удалены от моря. Более того, чтобы подкрепить солдат и раздать им припасы; многочисленные команды должны были с трудом на шлюпках добираться до берега с ними…».

Монтодон, конечно, хитрит. То же самое пришлось делать и французам, правда, более организованно. Но кого же еще обвинить, что не получился «Севастополь за неделю», как не своих «заклятых друзей»?

Начальник штаба Гамелена адмирал Буа-Вильомез воспитанно-язвителен: сначала англичане медлили, и их пришлось слишком долго ждать, потом спокойно шли до Качи поддерживаемые флотом.

Самим британским офицерам становилось понятно, что английская армия качественно не соответствует требованиям этой войны. Хотя патриотическая истерия докатилась до Англии, где некий генерал Четтертон на общественном обеде говорил, что «Годы мира не привели к потере доблести, не ослабили руки», в этот бред никто не хотел верить.

Подполковник Лайсонс писал: «Положение в нашей армии просто позорно. Система снабжения отсутствует, люди голодают, офицеры поднимаются на борт нашего судна, чтобы выпить чая, раздобыть кусок хлеба или еще чего-нибудь из съестного. Ни один генерал, кроме сэра Джорджа Брауна, не появился, и мы не увидели никого из штаба. Мулов нам не предоставили. Одним словом, никакой организации. Все это являет разительный контраст с французами. Их армия высаживалась в строгом порядке, побригадно, под руководством генералов и штабных офицеров, снабжение налажено, мулов хватает всем, вьючные седла укомплектованы — полная готовность к немедленному маршу …Хотя наши солдаты, похоже, знают свое дело, высшие командиры никуда не годятся. Поразительно, как при таких грубых просчетах наши люди вообще что-то делают».

Тихий ропот скоро достиг ушей Раглана, сделав невыносимой природную неприязнь к французам. Его, казалось, отныне невероятно раздражает природная суетливость, шумность и вездесущность союзников. Однажды вечером за ужином, услышав звук трубы, доносившийся из французского лагеря, он недовольно сказал: «А вот и они со своим “ту-ту-ту“. Это единственное, что они умеют делать».

На уровне же солдат и младших офицеров наблюдалось взаимопонимание, свойственное людям, вместе вышедших из одинаково грозившей смертельной опасности. Неизбежные шутки и колкости солдаты понимали, смеялись над ними, не принимая всерьез.

Победа при Альме не внесла изменений в планы союзного командования. Кампания не планировалась в виде затяжной войны, а носила характер скорее карательной экспедиции.

21 сентября Раглан посетил французский штаб, хотя это давалось ему с трудом — настолько он не мог более терпеть Сент-Арно, тем более встречаясь с ним на его территории. Но нужно было думать, что делать дальше, и ехать пришлось. На совещании присутствовали все офицеры французского штаба и большинство офицеров английского.

Уверенный в скорой окончательной победе над, как ему думалось, в панике бегущими к Севастополю русскими, лорд предложил Сент-Арно «…немедленно идти к Бельбеку, переправиться через эту речку и атаковать Северный форт».

Сент-Арно не против. Он тоже в эйфории от успеха, забыв даже про докучавшую ему болезнь. По прежнему лихо смотрится на его голове «феси» (обычное кепи, но без козырька), которое он носил по приобретенному в Алжире обычаю.

Интенсивно допрашиваются пленные, которые сообщают ему о 6000 дезертиров из деморализованной русской армии. В восторге маршал 9(21) сентября сообщает военному министру, что русские бросили на поле боя 10000 ранцев, 5000 ружей. Такой же восторг в письме уже своему начальнику во Францию у командующего эскадрой адмирала Гамелена. Кажется, сухопутный и морской командиры соревнуются в красноречии, щеголяя количеством использованных в тексте посланий эпитетов. Кстати, в следующем письме Сент-Арно пишет, что трудно подсчитать, сколько среди убитых русских генералов и офицеров, так как все они одеты в одинаковые шинели из грубой ткани.

Понятно, что успех может привести к полной победе только тогда, когда он закреплен новым успехом. Союзные военачальники собирают совет, пытаясь выработать единый план действий для его достижения.

Докладывал и отвечал на вопросы генерал Бургойн. Обстановка напряжена — согласие и единство среди собравшихся отсутствовали. Моряки во главе с Лайонсом, основываясь на данных своих разведывательных акций, настаивали на атаке Северного укрепления, считая, что оно слабо защищено, недостаточно вооружено, а все орудия ближних к нему батарей направлены в море и на бухту. Но в тоже время Лайонс предупредил, что моряки наблюдают возрастающую с каждым днем активность фортификационных работ.

Бургойн говорил обстоятельно, может быть даже правильно, но ответственный за кавалерийскую разведку лорд Кардиган наплел столько, что есть все основания подозревать этого совершенно «недалекого» господина, что, в том числе по его вине, с этого дня дела у англичан пошли совсем не по плану. Он утверждал, что славная легкая кавалерия разведала все что можно и дошла чуть ли не до улиц Севастополя. Кардиган убедительно обрисовал собравшимся, что на Бельбеке их ждет крупная (если быть точным, то он применил термин «существенная») группировка русской армии с кавалерией, а все мосты через Бельбек взорваны.

Судя по всему, зная «таланты» лорда, считавшую непроходимой любую канаву, где его кавалеристы могли запачкать свои красивые штаны, ему просто не поверили. Но, подумав, согласились, что силы русских не известны, точно так же не известны их место нахождения, планы и направление движения. Без сомнения, подобное, тем более сказанное главнокомандующим, прямой упрек всем ответственным за разведку, но Кардигана, кажется, гораздо более волновал его аристократический бой с лордом Лгканом, чем какое-то второстепенное для него сражение с русскими.