сообщников не было видно и я, пока дошла, вся истосковалась — боялась, что они попались.

Но нет, почти в дверях, я столкнулась с Пивоваровым.

— А эти где? — сердито прошипела я, сделав страшные глаза.

— В автобусе уже сидят, — хмыкнул он, скептически рассматривая мою кучу сумок, — у них вещей-то не много. Давайте помогу.

Он протянул руки к чемодану.

— Это от дуста так? — почти беззвучно шепнула я.

— Нет, просто Фёдор Степанович новую методику решил испытать…

Глава 5

— Аллилуия! — заверещала пышнотелая дама в малиновом тюрбане и каком-то совершенно безумном балахоне ярко-оранжевого цвета. Её массивные клипсы задребезжали в такт яростным взмахам рук. — Аллилу-у-у-уия-а-а-а!

Толпа млела в едином экстазе.

Голос пышнотелой, и так на самых высоких октавах, вдруг взлетел на совершенно недосягаемую высоту, почти под купол огромного кафедрального собора. Затем, чуток пометавшись под величественными сводами, со звоном ударился о хрустальную люстру размерами с нехилый такой комбайн, запрыгал промеж великолепных витражей и мелкими хрустальными нотками осыпался на благоговеющих прихожан.

Празднество «Союза истинных христиан» было в самом разгаре.

От такого ультразвука у меня аж сердце ёкнуло. Я попыталась выдохнуть, но получилось так себе, с трудом. А экзальтированная американка, внезапно перейдя в совсем другую, густую и низкую тональность, прогудела ещё пару строчек осанны.

Следом за нею торжественно и благочестиво грянул хор. Да так грянул, что у меня аж пупырышки на руках появились.

— Красотища-а! — восхищённо выдохнула Рыбина, которая сидела рядом со мной. — Какая же красотища! Как же они могут! Не то, что наши…

Я, конечно, сдержалась, хотя очень уж хотелось скептически хмыкнуть. Да, эта женщина пела волшебно, просто божественно. И хор тоже. Но кто сказал, что у нас в стране нету таких (и куда круче) талантов? Просто ситуация, что сейчас сложилась у нас дома, не давала таким вот самородкам возможности проявить себя. И пока эта дама здесь поёт, ловя на себе восторженные взгляды остальных, где-то на базарах Рязани, Костромы и Тамбова наши певцы, скукожившись от пронизывающего ветра, перепродают импортную жвачку и окорочка Буша. Стоят певцы, стоят учёные, стоят врачи, стоят инженеры… И вся страна или униженно перепродаёт импортную жвачку, или же медленно загибается от безденежья и безнадёги, но зато сохранив гордость…

Вот поэтому я сейчас здесь. Чтобы не допустить того, что будет дальше.

— Но красиво же⁈ — не унималась Рыбина.

— Красиво, — буркнула я.

На середину вышел ведущий в нарядном фраке, и, сверкнув белозубой истинно американской улыбкой, провозгласил хорошо поставленным голосом:

— Дорогие мои! Братья и сёстры! Мы, народ Соединенных Штатов, во времена сгущающихся туч и бушующих бурь, мы остаемся молодой страной! Как сказано в Писании, настало время избавиться от инфантильности. Пришло время вновь подтвердить стойкость нашего духа, сделать выбор в пользу лучшего будущего, привнести в него тот бесценный дар, ту благородную идею, которую мы передавали из поколения в поколение: завет Всевышнего, что все мы равны, все мы свободны, и все заслуживаем права на стремление к счастью!

Он сделал паузу и продолжил:

— Дорогие соотечественники и наши гости! Подтверждая величие нашей страны, мы понимаем, что величие не дается даром. Его необходимо добиваться! Мы, американцы, Богом избранный народ, и на нашем пути мы никогда не искали легкого выхода и не довольствовались малым!

Он опять выдержал паузу и все присутствующие бурно зааплодировали.

Я скрипнула зубами.

— Мы остаемся самой процветающей, самой могущественной страной в мире! — улыбка в тридцать два зуба осветила его лукавое лицо, — Так было до сих пор. И так должно быть в нынешнем поколении американцев. И так будет впредь! Во всём мире! Аминь!

Овации разразились вновь, люди, радовались, хлопали.

И тут, посреди всеобщего ликования, на середину собора вдруг вышел… Фёдор Степанович Кущ, наш учитель физики.

По-моему, я ахнула. Кто-то рядом со мной ахнул тоже. Я оглянулась — Белоконь смотрела изумлёнными вытаращенными глазами.

Он остановилась ровно на том же месте, где пела экзальтированная американка, взглянул на разнаряженную толпу таким взглядом, как смотрит строгий учитель на хулиганящих несмышлёных школьников. Дождался, пока овации и шум стихнут.

И, в воцарившейся мертвенной недоумевающей тишине внезапно медленно и звучно запел красивым густым голосом песню рабочей артели.

Слова «Дубинушки» зазвучали под сводами собора словно удар электрошокера.

Словно эффект струи дихлофоса для полчищ тараканов.

Я до сих пор не понимаю, как эти несколько строк, таких простых, таких незамысловатых строк, почему они всегда вызывали такую тревогу у угнетателей рабочего класса.

Собравшаяся в зале толпа слов «Дубинушки» не понимала. Русский, кроме переводчика, здесь не знали. Но интуитивно они ощущали, что здесь и сейчас что-то происходит. И все замерли. Дисциплинированно слушали. Словно бандерлоги перед мудрым Каа.

Огромная толпа замерла и внимала.

Припев со словами «эх, дубинушка ухнем»! наши пели уже втроём, плечом к плечу — на середину вышли и присоединились Комиссаров и Пивоваров.

А когда грянули строчки «но настанет пора, и проснется народ, разогнет он могучую спину…» пели уже все: и Рыбина, и Белоконь, и Сиюткина, и Зыкова, и наша переводчица Валентина Викторовна Кирьянова. Я оглянулась: пел Арсений Борисович, пела чета пожилых супругов, и брюнет с длинным носом, и вечно задирающие носы дамочки, и даже чета Ляховых пела.

И даже я…

А в пансионате, где мы теперь проживали, разразился грандиозный, можно сказать даже эпический, скандал.

Когда после нашего триумфа, мы вернулись за город, где теперь проживали в связи со взрывом коллектора и отсутствием воды в городе, Аврора Илларионовна негодующе нам заявила:

— Ваша самодеятельность возмутительна! — и посмотрела сперва на зятя, а затем на Арсения Борисовича.

— Почему это? — моментально влезла Белоконь, и я вздохнула.

Ну вот почему она не могла промолчать? Бабулька бы поголосила и умолкла. А теперь придётся весь вечер отбиваться.

— Вас пустили на мероприятие такого уровня! Такие люди там собрались! Высшее общество! Элита! А вы себя как показали⁈ Дикари! Опозорили всю нашу делегацию! Что они теперь о нас подумают⁈

— Почему это опозорили⁈ — поддержала Белокониху Рыбина.

Хоть она и была её извечной противницей, но тут вдруг поддержала.

— А потому что частушки свои распевайте в сельском клубе! А не на собрании культурных людей в такой стране! — заверещала Аврора Илларионовна.

— Уважаемая Аврора Илларионовна, — примирительно сказал Кущ, — «Дубинушка» — это русская народная песня, которая является нашей классикой…

— Замолчите! — взвизгнула та, — с вами будут соответствующие структуры разбираться, когда мы вернёмся домой! Позор! Скотство!

— Ну знаете! — вспыхнул Кущ, — попрошу со мной таким тоном не разговаривать…

— Мама! — попыталась достучаться до её разума Лариса Сергеевна,