детях, причем в конце-концов называла мужа мерзавцем и пьяницей и грозила, что она «бросит все» и уйдет… «Не-бойсь, есть люди, которые обо мне позаботятся!» — загадочно намекала она.

«Мерзавец», довольно невзрачный и совсем маленький и худенький человечек лет сорока, с болезненным лицом, с юркими, плутоватыми и в то же время добродушными глазами, казался совсем мизерным в сравнении со своей высокой, очень крупных форм, дебелой и видной супругой. По видимому, он несколько трусил ее, по крайней-мере, в будни и, вероятно, боясь раздражить ее, благоразумно отмалчивался на обвинения в неверностях и в знакомстве со «шлюхами», ожидая, пока жена, как выражался он, «не выкипит». Но упреки в том, что он не умеет пользоваться случаем, задевали его довольно чувствительно, и он объяснял, что он, слава Богу, не дурак и своего не упустит. Он не виноват, что по нынешним временам полицию меньше «уважают» и дают двугривенные, а не рубли, как, бывало, прежде. Однако никто не скажет, чтобы он когда-нибудь зевал, и, чуть возможно, и красненькую возьмет… Вот еще на прошлой неделе один пижон попался… свидетельство было нужно…

И шел довольно подробный, так сказать, оправдательный рассказ о том, как ловко он нагрел «пижона»…

— Слава Богу, еще кое-как жить можно, — прибавлял невзрачный человек. — А вот, ежели меня сделают становым, как обещали — ну, тогда и не так заживем…

— Сделают тебя, пьяницу, жди! — обыкновенно отвечала жена и кидала на мужа уничтожающий взгляд.

В воскресенье и по праздникам положение дел в маленьком домике круто изменялось, и тетка, властвовавшая целую неделю, в такие дни трусила и притихала к большой радости Марка, ожидавшего таких дней не без злорадства. Наблюдательный, он зорко следил за всем происходившим в семье дяди и внимательно вслушивался во все эти разговоры, знакомившие его на заре жизни с грязью, подлостью и нуждой.

Обыкновенно дядя «закатывался» куда-нибудь под праздник и в воскресенье являлся домой совсем не прежним покорным супругом, а грозным, полным величия, судьей и мстителем за свои обиды и от жены, и, вообще, от людей. Худенький и маленький, он, казалось Марку, даже вырастал, когда, войдя в квартиру, подходил к жене и, глядя на, нее насмешливыми пьяными глазами, говорил:

— Ну, вот я пьян, а тебя, подлой, не боюсь. Слышишь, мерзавка, не боюсь!?

Обыкновенно тетка старалась спрятаться от мужа в такие дни, но это не вело ни к чему и только раздражало пьяного дядю. Он ее разыскивал и начинал казнить словами с какой-то утонченной жестокостью человека, обрадованного, что может покуражиться над тем, кого еще вчера трусил.

Усадив жену против себя, этот маленький, худенький человек начинал «припоминать» все, разражаясь пьяными монологами, и в них, должно быть, было не мало горькой правды, потому что тетка нередко бледнела и с тупым страхом виноватого животного глядела на мужа, приходившего в бешенство по мере того, как он говорил, возбуждаясь своими же словами. И, бывало, Марк слушал, как дядя восклицал:

— Так я но-твоему мерзавец и пьяница, а ты у нас цаца? Распрекрасная благородная женщина… Скажите пожалуйста… И ты можешь мною помыкать по своему благородству… Еще бы! Я и подлец, и пьяница, я вот и двугривенные беру… А из-за кого я стал таким, как вы думаете, сударыня?.. Из-за какой-такой персоны, а? Не будь этой персоны, может быть, и я был бы другим человеком. И был бы'! Кто тогда облестил меня, извольте припоминать? Кто обманул?.. Полициймейстерская любовница обманула! Надо было грех прикрыть, найти мужа, и нашли превосходного… Он простил, а ты опять распутничала… Он, мол, дурак… И еще теперь грозишься к кому-то уйти… И уходи! Слышишь, уходи!.. И своих детей бери… Думаешь я не знаю, чьи они все!? А я должен на чужих работать… Понимаешь ли, какая ты подлая тварь?.. Понимаешь?.. Можешь ты понять, почему я лишился того места и вот теперь двугривенные в полицейском управлении собираю. Все ты… ты, подлая!.. Ты уговаривала пользоваться случаем… Тебе нужны были шляпки, шлейфы, да по клубам… И я тоже хорош… гусь, нечего сказать… Ведь слушал тебя… Как же, раб покорный… Красавица, мое почтенье!.. ІІІлюха, с позволения сказать, но и мне, аки законному мужу, внимание оказывала… такому, с позволения сказать, низменному человеку… Ха-ха-ха!.. Очень вам благодарен… В ноги, каналья… Змея подколодная! Не то убью! — вдруг вскрикивал, весь бледнея, муж.

И Марк видел, как тетка кланялась в ноги дяде. И тот тогда торжествующе улыбался и, несколько успокоившись, декламировал:

— «Я царь, я раб, я червь, я Бог!»… И не смей ты мне Марка обижать… За что ты мальчика изводишь, злющая женщина?..

Дядя после этого обыкновенно ложился на кровать и философствовал сам с собой. А то подзовет Марка и скажет:

— Она, брат, больше не будет тебя грызть. Слышишь, Марк…

И, не дожидаясь ответа, продолжал:

— А знаешь, Марк, без подлости не прожить на свете… ни за что. И в ком более этой самой подлости и злости, тому и лучше… Вон тетка твоя и подлая, и злая, а что ей?.. Только толстеет… Ха-ха-ха… А ты ей не позволяй над собой командовать. Ни-ни!

Дядя засыпал, а Марк уходил из дому и долго бродил по берегу реки и припоминал слова дяди, стараясь вникнуть в их смысл и решительно не понимая, почему дядя, после этих пьяных вспышек, снова становился покорным и безответным перед теткой.

В такой обстановке, среди вечных ссор и криков, слушая одни и те же разговоры о том, где дядя «урвал» и т. п., преследуемый с каким-то упорством теткой, Марк прожил три года. Уж он со второго же года был освобожден от платы за обучение, и директор, знавший, в какой атмосфере живет этот даровитый и способный мальчик, давно уже имел в виду как-нибудь устроить его иначе.

И вот в один день, вернувшись из гимназии и садясь обедать, Марк объявил дяде, что он от него уезжает.

— Как уезжаешь? Куда? — спросил дядя и бросил взгляд на жену, которая, видимо, обрадовалась такой новости.

— Буду сам по себе жить! — серьезно и не без гордости ответил Марк.

— Да как же ты в тринадцать лет сам по себе жить будешь? Тоже выдумал! Так я тебя и пустил.

— Мне наш директор урок нашел…

— Урок? Такому мальчику? — удивился дядя.

— И хороший, — продолжал Марк, — стол и квартира и десять рублей в месяц.

— И ты не врешь? У кого же это?

— У адвоката Нелюбимова… Знаете?

— Как не знать… Первый у нас в городе адвокат… Так детей его, что ли,