Через два дня в Рамзи-Хаус пришло известие о кончине Джона. Мистер Фелан умер ночью. Исполненное сочувствия семейство пыталось решить, как лучше помочь осиротевшим женщинам. По правилам хозяину дома следовало нанести визит и предложить свои услуги, однако Лео в это время находился в Лондоне, на внеочередном заседании парламента. Бурные дебаты разгорелись относительно некомпетентности и равнодушия, в результате которых британские войска в Крыму скверно снабжались и не получали должной поддержки.

В результате было решено, что к Феланам отправится Меррипен, муж Уин. Никто не надеялся, что его примут, поскольку мать и вдова вряд ли могли найти силы для разговоров, пусть и сочувственных. Но главная миссия посланника заключалась в доставке письма с выражением соболезнования и предложением любой необходимой помощи.

— Меррипен, — неуверенно обратилась Беатрикс, — можно попросить тебя передать Одри искреннее сочувствие и спросить, не требуется ли мое участие в организации похорон? А может быть, ей будет легче, если кто-нибудь просто посидит рядом?

— Разумеется, — с готовностью согласился Меррипен. Темные глаза светились состраданием. Зять вырос в семье Хатауэев, и все считали его братом. — А почему бы тебе не написать записку? Я передам слугам.

— Одну минуту. — Беатрикс бросилась к лестнице, подхватила подол длинной широкой юбки, взлетела на второй этаж и скрылась в своей комнате.

Подошла к столу, достала бумагу, перо и потянулась к чернильнице, однако рука замерла в воздухе: взгляд упал на смятое письмо в ящике.

То самое вежливое прощальное послание, над которым она так старательно трудилась.

Оказывается, оно так и не было отправлено.

Колени ослабли, ноги отказывались держать.

— О Боже! — выдохнула Беатрикс и без сил упала на ближайшее кресло, которое опасно покачнулось.

Случилось так, что к Одри по ошибке попало тайное, неподписанное письмо — то самое, которое начиналось словами: «Я больше не могу вам писать. Я вовсе не та, за кого вы меня принимаете».

Объятое паникой сердце билось тяжело и неровно. Мисс Хатауэй попыталась упорядочить разбегавшиеся мысли. Что, если письмо еще не отправлено? Может быть, еще не поздно его забрать? Надо пойти к Одри и попросить…

Нет, беспокоить в такое время было бы непростительным эгоизмом. Подруга только что потеряла мужа, и стыдно отвлекать ее по пустякам.

Слишком поздно. Придется оставить все так, как есть, и позволить Кристоферу Фелану самому делать выводы из странной записки.

«Пожалуйста, возвращайтесь домой и разыщите меня».

Беатрикс со стоном склонилась и безвольно уронила голову. Покрытый потом лоб прилип к полированному дереву. Счастливица решила, что хозяйка приглашает приласкаться, запрыгнула на стол, уткнулась мордочкой в волосы и замурлыкала.

«Прошу тебя, милостивый Боже, — мысленно взмолилась Беатрикс, — не позволяй Кристоферу отвечать. Пусть история закончится. Не дай ему узнать, что писала я».

Скутари, Крым

— Сдается мне, что госпиталь — не самое подходящее место для человека, твердо решившего выздороветь, — задумчиво произнес Кристофер, бережно поднося к губам раненого чашку с бульоном.

Молодой солдат, парнишка лед девятнадцати-двадцати, издал звук, отдаленно напоминающий смех. Засмеяться по-настоящему он не мог, поскольку рот оказался занят.

Кристофера привезли в полевой госпиталь в Скутари три дня назад, после ранения при штурме Большого редута во время бесконечной осады Севастополя. Меткий стрелок капитан Фелан сопровождал саперов, которые несли лестницу к бункеру русских, когда внезапно раздался взрыв и осколки снаряда попали в правый бок и в ногу.

Превращенные в госпиталь казармы едва вмещали раненых, а что еще хуже, кишели крысами и прочей нечистью. Единственным источником воды служил фонтан, возле которого постоянно стояла очередь из санитаров: тонкая вонючая струйка медленно наполняла ведра. Для питья сомнительная жидкость не годилась, и использовали ее исключительно для мытья и отмачивания повязок.

Капитан Фелан подкупил молодого санитара, и тот принес стакан бренди. Нет, не для того, чтобы залпом осушить и забыться: Кристофер промыл алкоголем раны, чтобы они не воспалились. От жестокой боли сознание отключилось, и капитан свалился с кровати. Происшествие вызвало дружное веселье многочисленных зрителей. Шуткам не было конца. Впрочем, Кристофер добродушно терпел поддразнивания, потому что понимал: в убогом, полном боли и страданий месте дорога каждая светлая минута.

Доктор извлек осколки из бока и из ноги, однако раны затягивались скверно. Наутро кожа по краям покраснела и припухла. Перспектива заболеть всерьез и застрять надолго в жутком полевом госпитале вселяла ужас.

Днем раньше, несмотря на яростные протесты многочисленных товарищей по огромной палате, санитары начали зашивать безнадежного пациента в пропитанное кровью одеяло прежде, чем тот скончался. В ответ на сердитые крики они равнодушно заявили, что солдат все равно без сознания, от смерти его отделяют считанные минуты, а кровать остро необходима следующему больному. Да, так оно и было на самом деле, но Кристофер, один из немногих раненых, способных покинуть постель, решительно заявил, что готов сидеть возле умирающего до тех пор, пока тот не испустит последний вздох. Час он провел на холодном каменном полу, отгонял назойливых насекомых и на здоровой ноге держал голову незнакомого воина.

— Думаете, ему от этого стало легче? — не скрывая иронии, спросил один из санитаров, когда несчастный наконец отдал Богу душу и капитан позволил его забрать.

— Нет, не ему, — тихо ответил Кристофер. — Всем остальным. — Он кивнул в сторону ровных рядов походных коек, с каждой из которых смотрели встревоженные, испуганные глаза. Страдальцы хотели верить, что, если придет смертный час, с ними обойдутся по-человечески.

Молодой солдат на соседней койке оказался совершенно беспомощным: в недавнем бою он потерял одну руку целиком и кисть второй. Сиделок отчаянно не хватало, и Кристофер взял на себя обязанность кормить товарища. С трудом опустившись на колени, он поднял голову раненого и заботливо поднес к губам чашку с бульоном.

— Капитан Фелан, — раздался скрипучий голос одной из сестер милосердия. Сдержанное поведение и суровое выражение лица монашки вызывали бесконечные ироничные комментарии (разумеется, за ее спиной). Было решено, что если эту особу допустить на поле сражения, то уже через пару часов русские сдадутся окончательно. При виде стоящего на коленях пациента строгая сиделка нахмурилась; кустистые брови возмущенно сдвинулись к переносице.

— Снова нарушаете режим? Немедленно вернитесь на свое место! И впредь не смейте вставать, если не хотите получить осложнения и остаться у нас надолго.

С виноватым видом Кристофер послушно вернулся на постель.

Монахиня подошла и положила на лоб прохладную ладонь.