В том же духе Бернштейн работал с Сондхеймом, иногда отдельно, иногда в одной комнате с ним. Когда они заходили в тупик, то часами играли в игры друг с другом. В 1990 году, после смерти Бернштейна, Роббинс, вспоминая их совместную работу над «Вестсайдской историей», размышлял:

По словам заместителя Роббинса, Джеральда Фридмена (Gerald Freedman),

Команда понимала, что надо было создать реалистичное и мощное представление, отражающее эмоциональный накал улиц Нью-Йорка. Музыка Бернштейна была оригинальной, новой, при этом сильной и современной для любого поколения. «Вестсайдская история» стала прекрасным мюзиклом, просуществовавшим более 50 лет, и в то же время она была потрясающим творческим проектом, а также и одной из самых успешных, с коммерческой точки зрения, работ нашего времени. Но одной только музыки было недостаточно. Нужны были сюжет и действие.

Все действие первого акта, вплоть до мельчайших движений, было разработано Роббинсом, чтобы еще больше подчеркнуть драматизм жажды власти и обреченной любви. В конце первого акта сцену «Драки» с убийством Риффа, а затем и Бернардо, решено было сопроводить не песней, а танцем, позволяющим передать все эмоции в действии (неистовый танец) и музыке (металлической, диссонирующей и мрачной). Второй акт начинался двумя комическими сценами, в которых при этом сквозила циничная социальная сатира. Затем они переходили в более продолжительные танцевальные сцены: «Танец Марии», «Унижение Аниты» и «Финал». Хотя эти танцы изображали неминуемую трагедию, они также показывали, как любовь может победить ненависть. В последней сцене, держа на руках тело убитого Тони, плачущая Мария не находит в себе силы допеть свою песню, и оркестр подхватывает ее партию.

Для того чтобы добиться максимальной реалистичности мюзикла и убедиться в актуальности своих идей, Роббинс отправился в пригороды Нью-Йорка, чтобы увидеть воочию молодежные банды. Во время фестиваля в Манхэттенской Маленькой Италии он стал свидетелем назревавшей драки. «Это было страшно, – вспоминает Роббинс. – Чувствовалось такое сильное напряжение… Я подкрался сзади к группе парней и подслушал их разговор: они обсуждали, можно ли уладить дело справедливой дракой – один на один»[23]. Он также понаблюдал за спортивными танцами, которые были в моде у этих парней. «Это был их собственный мир, – рассказывал Роббинс. – Таким образом, они выражали не то чтобы высокомерие, но безумную самоуверенность. И при этом в воздухе всегда витало напряжение»[24]. Свои наблюдения на улицах Нью-Йорка Роббинс сразу же перенес в танцевальные сцены.

Когда написание сценария близилось к завершению, нужно было приступать к подбору труппы, объясняя актерам видение команды и совершенствовать проект по мере его развития. Найти подходящих актеров оказалось невероятно трудно: они должны были уметь танцевать, петь и хорошо знать повадки молодежных этнических группировок. Известные «звезды», скорее всего, не справились бы с этой задачей, потому что у них уже сложился определенный образ. Кроме того, опытные профессионалы и знаменитости были слишком старыми для таких ролей. Как сказал Бернштейн, нужно было найти «40 парней и девушек… без большого музыкального опыта. Профессиональное пение, выдающее опытного исполнителя, уничтожит дух свежести и молодости»[25].

На первые прослушивания Роббинс даже приглашал любителей и рабочую молодежь, но никто из них не отвечал всем необходимым требованиям. Тогда Роббинс и его команда принялись за поиски начинающих актеров и дублеров, в том числе из шоу-бизнеса. Они даже нашли бывшего моряка, умевшего отлично жонглировать ножами, который помог Роббинсу правильно выстроить хореографию сцены «Драки».

Главные роли, Тони и Марии, были отданы двум молодым актерам: Лари Керту (Larry Kert) и Кэрол Лоуренс (Carol Lawrence). После многочисленных прослушиваний в паре с Кертом Лоуренс попросила дать им возможность вместе поработать над сценарием. Все надеялись увидеть в следующий раз их отшлифованное, высококачественное выступление. «Это было рискованно, – рассказывает Керт. – Гораздо лучше, когда репетируешь вместе с музыкой, но Кэрол решила сделать все, что в наших силах, и мы проработали над песней “Сегодня вечером” три или четыре дня»[26]. Однако, когда они вернулись в студию, Роббинс изменил условия прослушивания. Вместо того чтобы просто послушать их пение, он приказал Керту ждать за сценой. А Лоуренс он сказал: «Эй, Мария, видишь вот те подмостки?.. Заберись-ка туда и сиди там, чтобы тебя не было видно»[27]. Затем Керту было велено выйти на сцену и отыскать Лоуренс. Все это придало их выступлению еще больший накал. Дослушав их пение, Бернштейн сказал: «Даже не знаю, как быть. Там собралось столько народу, что мы все равно не успеем их всех прослушать. Но ваше пение меня очаровало». Когда Лоуренс расплакалась от волнения, Принц добавил: «Да, правда, вы настоящая Мария!»[28] Им предложили эти роли в тот же вечер.

Роббинс настоял на том, чтобы репетиции длились целых восемь недель, что для театра на Бродвее было непривычно долго. Принц рассказывает:

Как руководитель Системы, Роббинс стремился к тому, чтобы члены труппы максимально «входили в образ». Во-первых, он увешал стены студии статьями о столкновении этнических бандформирований и побуждал всех выискивать подобную информацию. Во-вторых, он не только придумал имя и биографию каждому члену банды (впервые в постановке театра на Бродвее отсутствовал безликий хор), но даже приказал актерам называть друг друга в театре только именами своих героев. Затем Роббинс разделил команду на соответствующие банды и заставлял их вместе обедать, приезжать на репетиции и покидать театр. Благодаря этому между «бандами» зародилось настоящее соперничество. «Эта сцена – единственное место в театре, которое принадлежит вам, – говорил он. – Больше у вас ничего нет. Так что боритесь за него»[30]. Он держал команду в невероятном напряжении. Актриса, игравшая Ничью (Anybody’s) – некрасивую девушку, изгнанную из банды Джетов, была вынуждена специально отдалиться от труппы, чтобы прочувствовать одиночество своей героини: она обедала одна и очень редко общалась с другими актерами. «Я хочу, чтобы мои танцоры, как и в драматическом искусстве, находили эмоциональное подтверждение своим действиям, – объяснял Роббинс. – Хочу, чтобы эти люди понимали, кто они и что собой представляют»[31].