По крайней мере, у меня появилась цель. И место назначения. Тот факт, что я не знал, где оно находится, был скорее плюсом, чем минусом; все известные мне места я уже отверг. Поверхностность моего знакомства с Дэвидом Дэвидом тоже была скорее преимуществом. Настоящий друг мог предъявить ко мне нежелательные требования. Чем больше я думал, тем больше мне нравилась эта идея. Не слишком здравая, зато конкретная и понятная.

Я снова прыгнул в машину и вернулся в родной город; на душе у меня было относительно спокойно. Конечно, на поездку нужны были деньги. Я понимал, что придется копить, и согласился работать одновременно и на отца, и на брата. Они удивились и не слишком обрадовались – это было не очень удобно для обоих, – но от своего слова не отступились. Я вкалывал как проклятый и не жаловался, так как знал, что это ненадолго. Все были поражены моим поведением.

– Но какой в этом смысл, Джордж? – спрашивала мама. – Что ты будешь там делать?

– Посмотрю мир.

– Похоже, тебе просто надо этим переболеть…

Ее тон напомнил мне один случай. Я как-то на тренировке подвернул лодыжку, и тренер посоветовал: «Ходи! Ходи больше! Тебе нужно перебороть это!» Как тогда мне не понравились слова тренера, так и теперь мамины слова вызвали недовольство. Идея посмотреть мир не казалась мне болезнью, от которой нужно избавиться; скорее, это можно было сказать про Гарден-Сити. Именно от него я собирался бежать.

Дэвид Дэвид был удивлен, когда я написал ему о своем намерении приехать, но возражать не стал. Я решил добираться через Испанию, поэтому он прислал мне инструкцию, как сесть на пароход в Альхесирасе и пересечь Гибралтарский пролив. Кроме того, он попросил привезти ему печенье «Ореос».

– Не делай этого! – сказала мама, когда я вскинул на плечи рюкзак и встал в героическую позу, чтобы сфотографироваться перед отъездом.

– Вот, значит, чем питаются крутые парни вроде тебя? – с иронией поинтересовался отец. – Печеньем «Ореос»?

Я решил, что отвечать на подобные подначки ниже моего достоинства – хотя, по правде сказать, где-то между Мадридом и Альхесирасом я съел все печенье, предназначенное для Дэвида Дэвида. Тем не менее я храбро продвигался к цели. Мы пересекли пролив ранним спокойным утром. Безупречное сияние небес, дуновение теплого ветерка на моем лице и слабый запах выхлопных паров нашего дизеля… Я стоял на забитой людьми палубе. Мы оставили позади массивную оконечность Гибралтара; туман рассеялся, и вдруг будто невидимый великан поднял голову из-за бесплотного горизонта – это Африканский континент взглянул на наше суденышко, крошечную точку на воде. Я никогда не забуду свои тогдашние ощущения; в тот момент я уже чувствовал, что поступаю правильно. В тот же день ближе к вечеру меня чуть не ограбили в Тетуане (я был еще очень зелен и мог стать легкой добычей); потом пришлось разбираться со знакомыми в Касабланке, но я упрямо пробирался вперед и через несколько дней прибыл-таки в насквозь прожаренный солнцем городок Хурибга. Какой-то мальчишка предложил проводить меня к дому Дэвида Дэвида (объяснялись мы с ним на языке жестов; я показал ему конверт с адресом); по пути к нам присоединился еще один ребенок, потом еще и еще; все они возбужденно болтали и всячески старались дать мне понять, что хотят понести мой рюкзак. Я занервничал, потому что мгновенно потерялся и, оставшись один, не сумел бы вернуться по своим следам. Наконец мы – я и моя свита – остановились перед приземистым беленым домиком с голубой дверью и входом, выложенным прохладной на взгляд голубой керамической плиткой.

На мой стук вышел голый по пояс незнакомый длинноволосый человек лет тридцати – не Дэвид Дэвид. С виду он показался мне американцем.

– Привет! – сказал он с улыбкой, но не пригласил меня войти.

– Здесь живет Дэвид Дэвид?

– Да. Но его нет.

– Я его друг.

Несколько мгновений он задумчиво смотрел куда-то поверх моего плеча. Затем, как будто неожиданно что-то вспомнив, открыл дверь пошире.

– Дэвида нет, – повторил он.

Дверь отделила меня от толпы детей, и нос ощутил характерный запах. Я с благодарностью опустил на пол рюкзак и прошел за ним в гостиную; он жестом предложил мне садиться. Я опустился на пол в мягкие подушки, а он потянулся за трубкой с марихуаной и заново разжег ее.

– Дэвид говорил, что кого-то ждет. Хочешь?

Его предложение вызвало у меня тревогу. Я все еще был настороже. В дороге, и до Касабланки, и после, ко мне постоянно приставали самые разные личности с предложениями купить гашиш. Похоже, мой иностранный вид и рюкзак за плечами действовали на дилеров как откровенный призывный сигнал. Их усилия рождали в моем воображении только мысли о марокканских тюрьмах.

– Нет, спасибо, – отказался я. – Я в порядке.

– Ладно. Пожалуйста. Я тоже в порядке, только укурился в дым. Между прочим, я Харв. А Дэвида нет.

В дверях он показался мне недружелюбным, но нет, просто парень очень-очень сильно обкурился. Мое присутствие в комнате его совершенно не беспокоило – он и сам присутствовал в ней лишь отчасти. Где-то через полминуты молчания он неожиданно ухмыльнулся во весь рот. Должно быть, кто-то где-то сказал что-нибудь смешное.

– Ты тоже в Корпусе мира? – спросил я.

Он затянулся в очередной раз, кивнул и проговорил через плотно сжатые губы:

– Делаю для Дяди Сэма что могу.

После залитой послеполуденным солнцем улицы моим глазам потребовалась пара минут, чтобы приспособиться к царящему в доме полумраку; все жалюзи у Харва были закрыты. Приглядевшись, я указал на забитые книжные полки вдоль стен:

– Должно быть, ты много читаешь, Харв.

– Не-а, это Дэвида. Ему все время присылают новые.

Несколько минут после этого мы молчали. Я устал с дороги и практически засыпал в уютном мягком гнездышке. Харв время от времени сдавленно посмеивался. С ним не надо было особенно стараться поддерживать разговор. Ему и так было хорошо. Вдруг ни с того ни с сего он спросил:

– Ты тоже гомик?

Я даже проснулся.

– Извини?

– Знаешь, ты и Дэвид. Я в ваши дела не вмешиваюсь. Просто интересно.

– Э-э, нет. Ты имеешь в виду, Дэвид?..

Поначалу Харв мне не поверил. Как, я приехал в гости за тридевять земель и ничего не знал? Судя по всему, Дэвид уехал на несколько дней поразвлечься с какими-то мальчиками.

– Он чуть ли не каждые выходные ездит в Касу или Танжер. Хочет попробовать все те штучки, о которых читал. Здесь, в Корпусе, достаточно возможностей для такого рода вещей. Если, конечно, нравятся такого рода вещи. Мне лично нет. – Он попыхтел трубкой, издавая время от времени краем рта резкие скрипы. – Но я не лезу в чужие дела.

Следующие несколько минут я задавал ему всевозможные вопросы. Он, к счастью, хотя и не лез в чужие дела, поговорить о них был совсем не против. Харву было все равно. Он ничего не пытался скрывать или осуждать. В каком-то смысле это были невинные времена – нет, невинные не то слово, – неразборчивые, может быть; мы были более несведущими, это уж точно. Мы не делали различий между обычными гомосексуалистами и взрослыми иностранцами, которые готовы платить за секс с детьми. (Этих различий, кстати говоря, не делали и авторы книг, которыми были полны полки Дэвида, – почтенные европейские интеллектуалы и свободолюбивые американцы, смотревшие на использование восточных мальчиков как на традицию. Вскоре Дэвид все рассказал мне о них.) У меня открылись глаза. Я был женат, я закончил колледж, я не считал себя наивным человеком, но вся эта история привела меня в замешательство.