Ну, кажется, он и не говорит здесь, что шутить нужно только про них. Он печалится, что слонов вдруг перестали замечать, что, наоборот, шутили про все, что угодно, но только не про самое очевидное… Аноним

Лично мне слоны никогда не мешали. Я ходила и на стендап-комедию, и на балет, и в театр. Я с самого начала знала, что слоны однажды уйдут, а потому не понимала, для чего нужны все эти сиюминутные обсуждения животных, если понятно, что есть вечные темы любви и предательства, жизни и смерти, отцов и детей. Я видела такие потрясающие спектакли, в которых актеры так играли, так играли, что о стоящем посреди сцены слоне зрители забывали уже через мгновенье! Арина-балерина

В балет, а не на балет! Моль

Я вообще не понимал людей, которые отрываются от своей работы. Тебе государство вдруг выделяет столько денег на кино про слонов и со слонами! Так снимай, чего бузить?! Кинопродюсер

Мне кажется, что этот диалог важен вот в каком ключе: автор ставит перед нами очевидную проблему: должно ли искусство, театр, комедия, хоть что-то, кроме того, чтобы быть чистым искусством? Должно ли и может ли оно сопротивляться? Должно ли призывать людей выходить на улицы и прогонять слонов? Должно ли хотя бы говорить о повседневности? Искусство для жизни, или жизнь для искусства? Лично я, как и Павел, твердо убежден, что невозможно абстрагироваться от повседневности. Невозможно закрывать глаза на то, что происходит. Нельзя просто играть все эти великие пьесы или шутить про бывшую, ушедшую к бывшему, когда в это же время на соседней улице слоны топчут людей! Театр, кино, литература — все виды искусства должны говорить, должны кричать об этом! Аноним

Вы путаете искусство и культуру! Искусство никому ничего не должно! Искусство самоценно! Оно не призвано сосредотачиваться ни на чем, кроме самое себя. Ну стоят слоны в городе и что с того? Уйдут слоны, придут волки, уйдут волки, придут львы, что, теперь перестать играть то великое, что мы сумели произвести за столетия? Великое остается великим, вне зависимости, заполняют ли залы консерваторий слоны или фашисты. Главное, что мы остаемся людьми! Искусство не должно вас воспитывать, не должно приучать к чему-то хорошему, не должно взращивать в вас мораль! Искусство вообще ничего никому не должно! И потом, если человек хочет что-то не замечать или молчать — он имеет полное на то право! В этом и есть фундаментальная свобода, которую вы все здесь так отстаиваете! Мы не вправе никого за это молчание или незамечание слонов осуждать! Самый рациональный человек

Адаптировались в самом деле стремительно. С нарастающим беспокойством Павел наблюдал, как умело подстраивались не только театральные деятели и беспринципные кинопродюсеры-молчуны, ставившие оперы и снимавшие фильмы на фоне животных, но и комики, выступавшие вместе с ним. Несколько дней подряд он приходил в свой клуб в надежде услышать острые шутки о непрошеных гостях, однако всякий раз уходил разочарованным. О бивнях и хоботах больше не шутили. О собственном бездействии тоже. Напротив, некогда любимые друзья высмеивали теперь только его и только тех, кто предлагал прогнать слонов. Смеялись не над трусами, но над такими, как он. Умудренные опытом, улыбаясь собственным остротам, комики жалили людей, которые, по их мнению, не понимали, что огромных животных уже не убрать. Нужно зарабатывать — к чему возиться?

Слушая ставших в миг беззубыми коллег, Павел думал, что над сценой теперь следовало бы развесить красные транспаранты с призывами «Подстраиваться и ассимилироваться!», «Приноравливаться и приспособляться!», «Привыкать и свыкаться!»

«Ладно, — думал Павел, — если не будете шутить вы — буду шутить я!» — и каждый раз, выходя на сцену, говорил теперь только о слонах и горожанах, которые их не замечают. Павел описывал всеобщее (1 по горизонтали, восемь букв) и последствия, к которым оно может привести, бездействие и цену, которую придется заплатить. Несмотря на желание большинства слушателей абстрагироваться, выступления Павла были замечены правоохранительными органами. Кто-то рассказал, сообщил, донес — и Павел получил несколько штрафов за то, что якобы использовал ненормативную лексику в своих монологах. Кроме этого, его два раза вызывали на беседу с каким-то скучным полицейским, который строго приказывал осторожнее шутить о слонах:

— Почему?  — спрашивал Павел.

— Потому что ситуация сложная! — отвечал полицейский и предупреждал, что больше штрафов не будет.

Вслед за этим случилось совсем уж странное: с определенного времени Павел стал получать угрозы. Сперва он подумал, что это что-то несерьезное, чья-то глупая шутка, однако их упорядоченность и точность не оставляли простора для сомнений — совсем скоро стало понятно, что запугивание хорошо срежиссировано и к нему стоит относиться серьезно.

«Молодец что вышел из бара, оглядывайся!»

Первой мыслью было рассказать Анне, однако Павел тотчас понял, что это может напугать ее, и не стал. В этот момент он совершил ошибку влюбленного. Постоянно волнуясь не за себя, но за любимую, Павел принялся чаще писать Анне, что она, к сожалению, приняла за контроль. План тех, кто затеял давление, начал медленно работать…

Павел обратился в полицию, продемонстрировал десяток скриншотов, которые получал по несколько раз в день, но все тот же скучающий полицейский заявил, что ничего особенного в них нет:

— Этого добра теперь у всех полно! К тому же вы известная личность!

— И что мне с этим делать?

— Не обращайте внимания!

Павел старался, но день за днем угрозы делали ровно то, на что и были рассчитаны…

В унисон беззубым комикам, по новым правилам начинали петь спортсмены и их тренеры. Футболисты и хоккеисты играли теперь, не замечая стоящих посреди площадок слонов, бадминтонисты переучивали теннисистов бить через высоких животных. Приноравливались фехтовальщики, учившиеся сражаться под брюхами слонов, и шахматисты, по зову интеллектуалов переосмыслявшие роль «офицеров». В те первые месяцы, во время пресс-конференций, редкие журналисты еще задавались логичными вопросами: «Не мешают ли слоны бегать, прыгать и забивать голы?», однако на такие колкости известные спортс­мены заученно отвечали, что предпочитают оставаться «вне териологии».

К слонам привыкали. Водители автобусов ловко маневрировали между животными, а сотрудники музеев учились описывать картины, которые заслоняли слоны. К животным приспосабливались дворники, чей рабочий день становился гораздо сложнее, и преподаватели психологии, объяснявшие, что порой слон — это просто слон. Казалось, тяжелее других должно было приходиться транспорт­никам — животные стояли посреди вокзалов, портов и взлетных полос,