живших в нашем доме, не заступится за таких отличных певцов… Или, может, думал я, Россия уже не покровительствует художествам, а больше обращает внимание на практическую сторону жизни, на торговлю, промышленность и мануфактуру, ее насущную потребность?.. Может! Но если она им покровительствует, сочувствует, то странно же такое стеснение талантов!.. Мне кажется, надо бы радоваться такому начинанию и развитию у нас пения, тем более что у нас нет консерватории, где бы совершенствовались голоса. Оттого мы и выписываем певцов из Италии и платим им большие деньги; а между тем у нас есть такие бычачьи голосища, что берут даже ниже органа… Фа нижнее берут!..

Не раньше как через час уже после того могли мы собраться и продолжать нашу вечернюю серенаду. Я в продолжение этого времени успел познакомиться со всеми певцами. Что это были за личности, Боже мой! Все одного духа и жаркой любви к искусству. Гемстергейс и Винкельман, услышав их, сожгли бы свои тетради и написали бы новую теорию музыки!..

Когда мы заняли свои прежние места, царица нашего музыкального вечера подала знак, и все дружно и плавно затянули:

Ты не бойся, что на небе

Звезды ярко светят:

Я плащом…

– Хвостом, хвостом!.. – поправили все.

И все опять гаркнули:

Я хвостом тебя закрою,

Так что не заметят,

Фур-мур-мяу… фур-мур-мяу-у…

Я тут подбавил самое густое о: о-о-о!.. Мы слышали, как загрохотала по двору лопата, несясь к нам по булыжникам… Марш живо! – и наши уже разбежались все, кое-где взлетая на забор, а дворник у ледника величественно, как Кесарь, стоял и причитывал:

– Вона еще, прости Господи, какого дьявола с собой привели, – намекал он на меня. – Ровно как мужик орет. Тварь какая! Почто он не может, чтоб не кричать… – рассуждал он.

Перепрыгнув на чужой двор, в сад, я осмотрелся: все наши певцы были уже там.

Когда мы немного поуспокоились, один кот, немолодой уже, сказал мне со вздохом:

– Ну, вот видите, вот вам ясное доказательство, что у нас, в России, искусства не ценятся! Мы все еще сапожники в изящном. От того самого и лопнули у нас два журнала по этой части – Кукольника и еще другого, как бишь его!.. А Брюллова-то как шлифуют? Насчет себя все хлопочут!.. А Гоголя-то тоже?.. Понятно, почему!.. Вот тебе и de mortuis!..

Вдруг он, переменив разговор, весело, с улыбкой спросил меня:

– Да, кстати!.. Как вам понравилась наша хозяйка, графиня? Не правда ли, что недурна?..

– Прелесть! – отвечал я, покраснев, но он этого не заметил. – Глаза блестят… – прибавил я, чтоб поправиться.

– Еще бы! – продолжал он. – А сколько огня!.. Шведская кровь кипит!.. Шведки, по-моему, те же итальянки, нисколько им не уступят!.. А как пылки, что твои арабки! Вы не знаете арабок?..

– Нет, – отвечал я.

– Гм!.. – повел дальше речь старый волокита. – Укусит, если не остережетесь… Жаль, что у нас их не заведут!.. Черт знает, зачем ездят за границу: не могут вывезти!.. Даром там только деньгами сорят… Видите мои уши, – сказал он, наклонив голову и показывая свои обгрызанные треугольники вместо слуховых органов. – Это милые трофеи прошлой тропической любви моих юных прелестниц… Воспоминания!.. – нежно-сладким голосом проговорил он. – Тоже были вроде арабок!.. Теперь уж они старушки, давно замужем, и детей куча, но и то!.. Эх! Нет, оставимте лучше об этом говорить, – произнес он, улыбнувшись и махнув лапкой…

В это время мимо нас по саду, по тенистой аллее, шла рядом с кавалеристом очень молоденькая и очень миленькая барышня с кошачьим личиком.

– Что эти прогуливаются? – спросил я вполголоса моего старого селадона-товарища.

– Тоже насчет того же… – наклонясь ко мне на ухо, проговорил он. – Что у людей, что у чертей, что у кошек, я думаю, одна и та же наклонность… Кавалер даме шепчет вздор, которого он не скажет при другом мужчине, а женская душа задыхается от самолюбия, что мужчина, этот великий франт вселенной, втемяшился и ползает у ног ее… О! Самолюбие-то и заводит женщин в омут… А цель-то у обоих одна…

– Что это?.. – спросила барышня у своего вздыхателя. – Как будто кто-то сказал сейчас в кусте: втемяшилась?.. Какое противное слово…

– Нет, это вам послышалось… – отвечал кавалер-кавалерист, целуя руку у своей донны. – Я в нынешнем году, – продолжал офицер, – надеюсь быть поручиком! Эскадрон дадут… У нас многие поручиками командуют эскадроном…

– Это очень хорошо… – заметила барышня.

– А там, потом, получивши ротмистра, – на Кавказ, – нес свое корнет.

– Зачем же на Кавказ?.. – с участием спросила барышня.

– По крайней мере, убьют или отличусь!

– Какие глупости, – произнесла барышня. – Как будто вы здесь не можете так же служить…

– Вы меня жалеете, божественная! – воскликнул офицер, снова поцеловав руку у своей богини, и чуть не хватил из «Каменного гостя»: «Так ненависти нет в душе твоей небесной, донна Анна!..»

Но остановился, увидев, что это было бы уж больно неловко, и потому ограничился только тем, что взял барышню под руку, да беря-то, проехался перчаткой по ее талии; дама вздрогнула и со вспыхнувшим лицом значительно посмотрела на своего спутника… А в это время зяблик на развесистой иве так уныло-грустно и весело запел:

Ах, миленькие барышни!

Не знайте вы тоски-любви!..

Не то, не то, хи-хи-хи-хи!

Не то беда, пи-пи-пи-пи!..

    Ахти, хи-хи! Смеюся я,

    А на сердце не то совсем.

Вы слишком уж, красавицы,

Мужчин не опасаетесь,

Как воины – в огонь, на смерть,

Не думая, бросаетесь…

    Ахти, хи-хи! Смеюся я,

    А на сердце не то совсем!

Конечно, сладки доблести!

Награды и стяжания,

И скучно канитель плести,

Шитье все да вязания!..

    Ахти, хи-хи! Смеюся я,

    А на сердце не то совсем!

Конечно, манит волюшка,

Вы рождены для радости,

А тут ворчит все маменька

И разные все гадости!..

    Ахти, хи-хи! Смеюся я,

    А на сердце не то совсем!

Вам хочется взаимности,

Вам хочется объятия,

Вам все равно, кого любить,

Василья иль Игнатия…

    Ахти, хи-хи! Смеюся я,

    А на сердце не то совсем!

Я верю вам, сочувствую.

Но помните, прелестные,

Мужчины, сами знаете,

Обманщики известные!

    Ахти, хи-хи! Смеюся я,

    А на сердце не то совсем!