Покойная, страдавшая во время беременности разными болезненными припадками, могла, естественно, подумать о том, чтобы имущество, в случае ее смерти бездетной, не перешло обратно отцу, которого она и не любила, и не уважала. Завещая все любимому мужу, она отдавалась естественному побуждению каждой любящей женщины: сделать счастливым того, кого любишь. Завещание делалось не таясь, у нотариуса, по инициативе самой Марии Ивановны, как удостоверяет свидетель Кулаков».

Разорванное письмо действительно свидетельствовало не в пользу поручика, его автор — его любовница Ковылина, в нем Имшенецкий обвинялся в измене. Откуда стало известно о содержании письма? Перед тем как поручик изорвал его в клочья, судебный следователь Петровский успел все-таки с ним ознакомиться.

«Подобные письма с отзвуками старой любви найдутся в любом письменном столе новобрачного, — заявил защитник. — К тому же надо заметить, что обыск был 10 июня, а Имшенецкий уже знал, что по жалобе Серебрякова начато против него уголовное дело».

По мнению Карабчевского, если бы его подзащитный считал злополучное письмо уликой, у него было десять дней на то, чтобы уничтожить его. А разорвал он письмо потому, что не хотел впутывать в дело молодую девушку. Как выяснилось, после случившейся трагедии Ковылина стала жалеть поручика, он заявил ей, что снова готов принадлежать только ей. Назначал свидания, писал письма…

Как отмечал Карабчевский, его подзащитный «отличный сын, брат, товарищ и служака», но в нравственном отношении, увы, отличается «дряблостью» и «неустойчивостью в принципах». Однако «демонические замыслы и титанические страсти» ему совершенно не по плечу.

Защитник утверждал, что обвинение против поручика совершенно несостоятельно, и это понимает даже купец Серебряков: «Я готов допустить, что он желает только “отомстить”, но к каким ужасным приемам он прибегает?! Даже в отдаленную и мрачную эпоху кровной мести приемы эти показались бы возмутительными…» Завершая свою речь, Карабчевский заявил: убийство не доказано, как не доказан и злой умысел со стороны Имшенецкого.

Яркая речь защитника действительно произвела впечатление на судей. В итоге суд признал поручика «виновным в неосторожности» и приговорил его к церковному покаянию и трехнедельному пребыванию на гауптвахте.

А что же дальше? Спустя полгода, в январе 1886 года, он женился на Елене Ковылиной. Из Петербурга они перебрались в Екатеринбург. Имшенецкий занялся предпринимательством, затем увлекся золотодобычей. В семье родилось шестеро детей. Во время Гражданской войны семейство перебралось в Харбин, там Имшенецкий открыл ресторан и казино.

В 1920 году, уже в Харбине, Елена Ковылина скончалась. Владимир Имшенецкий, овдовев во второй раз, снова женился — на Маргарите Викторовне Лукашевич, которая была почти вдвое младше его. С ней он перебрался в США, где дожил до весьма преклонных лет и скончался в 1942 году.

«Не внимай его речам и не верь его очам»

Весной 1913 года в рижских газетах появилось краткое сообщение такого содержания: «…проживающий по Церковной ул., 45, вольноопределяющийся 16-го Иркутского гусарского полка потомственный дворянин Всеволод Князев из браунинга выстрелил себе в грудь. Князева доставили в городскую больницу». Речь шла о начинающем, весьма талантливом поэте, вкусившем прелести петербургской богемной жизни. После трагического инцидента он прожил еще неделю. Похоронили его в Петербурге на Смоленском кладбище. Причина безвременной гибели — безответная любовь…

Всеволоду Князеву было всего двадцать два года, окончил Тверское кавалерийское училище и поступил вольноопределяющимся в 16-й Иркутский гусарский полк, расквартированный в Риге. Талантливый юноша по примеру своего окружения баловался стихосложением, у него это неплохо получалось… Осенью 1909 года в редакции одного из литературных журналов судьба столкнула его с уже маститым поэтом Серебряного века — Михаилом Кузминым. Литературоведы считают его первым в России мастером свободного стиха.

Современникам Кузмин казался фигурой странной, непонятной, загадочной. По воспоминаниям Георгия Иванова, наружность его была вместе уродливая и очаровательная: «Маленький рост, смуглая кожа, распластанные завитками по лбу и лысине, нафиксатуаренные пряди редких волос — и огромные удивительные византийские глаза…»

Михаил Кузмин взялся опекать юное дарование — Всеволода Князева, помогал с публикацией его произведений, даже посвятил ему цикл стихотворений «Осенний май».

Когда Князев приехал в столицу, Кузмин ввел его в круг богемной «тусовки». Познакомил с Анной Ахматовой, Николаем Гумилевым… Князев стал завсегдатаем модного литературно-художественного кафе «Бродячая собака», его знали там как «томного поэта-гусара».

На дворе царило призрачное и бурное «безвременье» — краткий период после разгрома первой революции, когда царило устойчивое ощущение, что настоящие бури еще впереди, они сметут все, что только можно, поэтому сейчас, именно сейчас, надо наслаждаться жизнью, получать от нее все, отдавать себя чувствам без остатка. Потому что потом будет уже поздно. Причем счет уже идет даже не на годы — на месяцы.

В. Князев

Казалось бы, никаких объективных показателей не было: в стране царил экономический подъем, в Петербурге и в других городах — строительный бум. Государственная дума успокоилась и уже не пыталась дерзить государю и министрам. И тем не менее современники жили предчувствием: все это внешнее благополучие ненадолго…

Недаром некоторые современники сравнивали Петербург Серебряного века с Третьим Римом времен упадка. «У всех на уме одно удовольствие, — сетовал в октябре 1911 года обозреватель “Петербургской газеты”. — Увлечение модой достигло своего апогея. Бросаются деньги сотнями, тысячами, миллионами. И не только богачи-петербуржцы, но и бедняки жадно стремятся к “роскошной жизни”. Роскошь растет, растет с нею и “легкоправность” общества, нарастает волна общего спада, декаданса. Куда мы идем? Не в пропасть ли?..» Но пока запас времени еще был. Небольшой, но был.

Летом 1912 года Князев в очередной раз появился в Петербурге. Михаил Кузмин задумал издать совместно с ним сборник стихов — под многозначительным названием «Пример влюбленным. Стихи для немногих». Иллюстрации согласился делать художник Сергей Судейкин — давний приятель Михаила Кузмина. Тогда-то Всеволод Князев и познакомился с Ольгой, женой Судейкина. И влюбился в нее без памяти.

Юного гусара можно было понять: устоять перед этой роковой женщиной, одной из первых красавиц богемного Петербурга, практически невозможно… Актриса, певица, танцовщица, переводчица, манекенщица… Как вспоминали современники, она была непревзойденной, неповторимой, знающей себе цену. Ей посвящали стихи Федор Сологуб, Игорь Северянин, Велимир Хлебников, Александр Блок…

Сергей Судейкин женился на ней в 1907 году, а перед свадьбой поэт Федор Сологуб, тоже влюбленный в Ольгу, написал ей стихотворение, ставшее роковым предостережением: «Под луною по ночам // Не внимай его речам // И не верь его очам, // Не давай