— Это все твое богатство? Не зря говорят: бедному собраться — только подпоясаться… Айда, располагайся. Ты в горнице с дочкой, а я — в задней… — Из-под седых натопорщенных бровей цепко глянула в Инкино бледное лицо. — Ай прогуляла ночь? Ай болеешь? Ну, коли ладно, ежель болеешь. Мы, бабы, сроду, мотри, здоровы не бываем. Такая наша планида, милая моя. Айдате чай пить, я индийского заварю, Вот как люблю индийский, чисто казашка природная. Промежду прочим, бабка моя была азиатского происхождения, казашка кзыл-ординская. Тоже, мотри, шибко чай любила. Я в нее чаевница, ей пра!..

Настал Инкин черед более внимательно вглядеться в хозяйку. Вниз по Уралу немало русских женщин встретишь с широкоскулыми смуглыми лицами и узкими черными глазами. Но хозяйка, хотя и набивалась на дальнее родство с бабкой-казашкой, была по-славянски круглолица, курноса и с глазами цвета вылинявшего неба. Белый наутюженный платочек покрывал русую седеющую голову. Пускай взгляд ее был проворен, всевидящ, но в морщинистом лице, в голосе старухи угадывалось российское простодушие и то, что это одна из тех немолодых женщин, которые вынесли на своих плечах и войну и послевоенную разруху…

Когда начали пить чай с домашним сладким печеньем, Инка осторожно спросила:

— У вас есть родственники?

Хозяйка быстро отвела к окну опечалившиеся глаза, но ответила ровно, даже как будто равнодушно:

— Какая там родня! — И махнула рукой. — Дедушка мой помер, а сыны с войны не вернулись… Двадцать рублей пенсии платят за дедушку — и на том спасибо, коп рахмет, как сказывала бабушка. Да за угол пятнадцать беру… Как-нибудь доживу свое, куда ж денешься… — Она нацедила в тарелку кипятку из самовара, сполоснула в нем чашечку и блюдце. Деловито распорядилась: — Ну, ты коль иди насчет своей работы узнавай, а мы с Еленой и церковь съездим…

— В церковь?! — встревожилась Инка. Все ее расположение к хозяйке мигом улетучилось.

— А чего ж особенного, милая? Послушает, как колокола звонят. — Наклонилась к молчавшей Леночке: — Ты никогда не слышала, как большущие и махонькие колокола трезвонят? Бом-тилинь! Бом-тилинь! Красиво! Послушаем?

Девочка сосала леденец и нерешительно посматривала на мать.

— Бабушка, — Инка подбирала слова, чтобы не обидеть хозяйку, — не надо в церковь… Или мне, быть может, сразу сменить квартиру?..

Она ненавидела ханжество верующих. Свекровь и свекор истово кланялись деревянной иконе в углу горницы, не садились к столу, не ложились в постель без молитвы, без того, чтобы не обмахнуться крестом. Посмотришь на них в минуту моленья — сама кротость. Но эти богомолы полжизни у Инки отняли! И она не на шутку встревожилась, услышав намерение хозяйки. Возможно, и у этой богомолки под внешним простодушием таится черт-те что. Вчера вон как встретила: «Водку пьешь? Женихов водишь?.. Понравишься — пропишу, не понравишься…» За богом забылась Инке неприютная хозяйкина старость, забылась ее пенсионная двадцатка…

Видя Инкино волнение, бабка прищурилась:

— Чем это тебя так бог напужал, милая? Ну, коль ладно. Мы с Еленой будем ручейки со двора выпускать, двор-то у нас и просохнет скорехонько. Будем ручейки выпускать, Елена? — Девочка, не спуская с матери больших синих глаз, кивнула. — Вот и ладно! Мы сделаем бумажный пароход, и он поплывет у нас к синь-морю, к острову Буяну…

Инка немного успокоилась, хотя и чудилась ей неискренность в хозяйкином голосе. Но что было делать? Не таскать же всюду Леночку за собой! Ведь если примут Инку на работу, то дочку все равно придется оставлять с бабкой. Спасибо, что она соглашается на это.

Уходя, Инка наказала:

— Ты, доча, не шали тут… Бабушку слушайся… Я скоро вернусь…

Леночка провожала мать взрослым погрустневшим взглядом. Всегда она оставалась с бабушками, и уж не знала, которая бабушка — родная. Все они были одинаковые: того, Лена, не бери, того — не трогай, здесь не ходи, тут не играй… Мама никогда ничего не запрещала, но маме все некогда и некогда с Леной быть…

Инка чувствовала на спине взгляд, и ей стоило сил, чтобы не вернуться, не забрать с собой дочь. Тяжело перешагнула порог сенцев и вышла за ворота.

На улице совсем потеплело. Солнце поднялось над городом, пригрело железо и шифер крыш, и вниз зачастила капель. Со звоном разбивались об асфальт кривые сосульки, под ногами хрустели осколки льда. Инка жалась к наружной кромке тротуара.

Контору двадцать третьего магазина она отыскала в тесном дворе большого административного дома. Тут стояло несколько легковых автомашин, и скучающие шоферы липко провожали Инку взглядами. В глубине двора тянулось одноэтажное здание с множеством золоченых и черных, под благородный мрамор, вывесок над входными дверями всяческих микроорганизаций, кои, словно грибы, растут в любом городе. Здание зябло в тени своего более высокопоставленного собрата с четырьмя этажами, украшенными тем, что не так давно стало называться «архитектурными излишествами».

В первой комнате сидела бухгалтерия магазина, следующая дверь, обитая черным дерматином, вела в кабинет директора. Оттуда слышались возбужденные голоса. Инке сказали, чтобы она подождала — у Беллы Ивановны совещание с заведующими отделами магазина. И показали на молоденькую женщину, скромно сидевшую возле двери: она тоже к Белле Ивановне. Женщина шмыгнула носом и опустила подкрашенные черным ресницы. Брови у нее тоже были подкрашены черным. А из-под зеленой шляпки выбивались белые-белые локоны — свои, естественные. Руки ее в тонких зеленых перчатках лежали на плотно сдвинутых коленях.

«Уж не напарница ли мне?» — почему-то подумала Инка. Поискала глазами — не нашла свободного стула. Вышла во двор. Стояла, смотрела на карниз противоположного высокого дома. Сизый голубь, воркуя и раздувая зоб, преследовал красно-белую голубку.

— Вы тоже насчет работы?.. Меня зовут Клавой…

Инка недружелюбно взглянула на остановившуюся рядом Клаву. У той все было зеленое: шляпа, перчатки, сумочка и даже резиновые боты. С кончиков ее реденьких ресниц осыпались комочки туши, и когда Клава коснулась платком щек, то на них остались черные полоски.

— У вас есть зеркало? Посмотритесь.

Инка не хотела грубить, но чопорно мягкая Клава с белыми локонами на плечах вызывала в ней раздражение. Клава, казалось, нисколько не обиделась на ее тон, — и это тоже раздражало! — она достала из сумки круглое зеркальце (зеленое!), навела под глазами порядок и заговорила о том, как ее муж, ее Володя, очень и очень не советовал в магазине работать.

— Ты ведь такая простофиля, говорит, ты такая простофиля! У тебя, говорит, всегда недостачи будут. И еще, говорит, неизвестно, какая напарница попадется, а то и накроет…

Клава испуганно поглядела на Инку, поняв, что сказала лишнее. Инка усмехнулась:

— Ничего, Клава, воровать вместе будем! На паевых началах. Идемте, директор освободилась…

Из конторы,