Инка говорила негромко, уверенно, однако лицо ее было белым, а зубы непроизвольно прикусывали подкрашенную губу и от этого становились розоватыми. Взглянув на нее, одна из теток махнула рукой — а ну вас! — и громыхнула дверью. У другой парень забрал свертки и начал поочередно класть на весы. Покупатели вплотную придвинулись к прилавку, сдерживая дыхание, следили за качающейся на шкале стрелкой.

Стрелка остановилась и, словно перст судьи, указала: недовес пятнадцать граммов. Еще одна покупка — и снова недовес… Парень положил конфеты, потом колбасу, потом — масло… Показания неумолимой черной стрелки записывал на клочке оберточной бумаги.

— Теперь подсчитайте, на какую сумму вы обманули только двух покупателей.

— Считайте, если вам нужно…

У Инки шли круги в глазах, ей казалось, она вот-вот упадет в обморок. Она плохо слышала шепот сердобольных хозяек, советовавших извиниться перед ревизором, попросить прощения, дескать, молодая, неопытная.

А парень сам пощелкал на счетах и сказал, что недовес обошелся в тридцать одну копейку, в частности, у тетки — в двадцать копеек.

— Два рубля старыми деньгами, мамаша!

Если бы он не подчеркнул это «два рубля старыми», женщина, пожалуй, и не подписала бы акта: подумаешь, копейки! Но два рубля!..

Когда она вывела свою фамилию и, ни на кого не глядя, вышла из магазина, парень попросил, чтобы еще кто-нибудь расписался в качестве свидетеля. И иронически усмехнулся: один по одному покупатели потекли к двери. У всех нашлись вдруг неотложные дела. По его усмешке, по искоркам в глазах можно было понять, о чем он думал: «Почему же вы не хотите уличать недобросовестного человека?.. Вот так вы проходите мимо безобразий, так стараетесь ускользнуть, когда милиционер просит вас засвидетельствовать проступки хулигана или бандита… Моя хата с краю!»

— Вы, разумеется, тоже не подпишите? — убежденно сказал он, поглядев на Инку, безучастно повернувшуюся к окну, за которым сияла голубая весна.

— Почему же! — Инка точно пробудилась. — Давайте подпишу… Здесь?

Крепко сжав карандаш, так что побелели суставы пальцев, расписалась. Затем сунула руки под мышки, словно согревая их, нервно прошлась за прилавком. А когда он спрятал акт, она взяла с полки рубль и кинула:

— Возьмите… за труды…

Парень то ли недоуменно, то ли сожалеюще пожал плечами и вышел. Через окно Инка видела, как он быстро и широко шагал к автобусной остановке, прижимая к себе свертки. В торгинспекцию направился? Полетит теперь Инкина жизнь вверх тормашками! Как же это могло случиться? Как? Она взвешивала совершенно точно… Весы подвели? Торопилась и не заметила малый, такой ничтожный недовес? Ведь никогда не собиралась богатеть на чужом… Как же такое вышло? Ничего и никак теперь не докажешь, что она, Инна Кудрявцева, не обманывала: недовес занесен в акт, акт подписан ею… Зачем она поторопилась подписать?! Нужно было еще и еще раз перевесить все — что-то здесь не так, но могла она ошибиться, не могла!

В промежутках, когда не было покупателей, Инка выверяла весы: при свободных чашах бесстрастная стрелка останавливалась на нуле. Ложилась стограммовая гирька — и черная стрелка склонялась точно к цифре «100». В чем дело? И почему она такая невезучая, такая несчастная?! Неужели в жизни ее ни одного светлого дня не будет?!. И как это трудно удерживать слезы, когда хочется криком кричать… А надо быть ровной, корректной, даже улыбаться всем этим людям, от которых только и слышишь: дайте, подайте, взвесьте, заверните, а почему нет, а почему не такое!..

Сменщица Клава придет сегодня в пять вечера, вместо двух часов дня, как обычно. На медицинской проверке… Если б она знала, какой мучительной, каторжной отбываловкой был для Инки остаток дня! Покупатели, не слышавшие о неприятной истории, замечали, что их продавщица чем-то угнетена, обслуживает бесстрастно, словно бы никого не видя. Они старались не заговаривать с ней, тихо брали покупки и уходили. Ведь у каждого человека бывают минуты, когда его лучше всего не трогать, не лезть в душу с непрошеными утешениями.

Но, вероятно, не угадала этих минут и этого состояния Инки сухощавая женщина лет сорока, с прямыми жесткими волосами, щеткой выбивавшимися из-под круглой велюровой шляпки. Покупок она не делала, но брюзгливо подмечала то одно, то другое: не так витрина оформлена, не расфасован заранее сыпучий товар, нет пергаментной бумаги для завертывания сливочного масла…

Инка кусала губы, чтобы не сорваться, не наговорить дерзостей.

— Вы можете сообщить об этом директору магазина…

Сказала Инка очень сдержанно, но глаза ее выдали все, что она думала о придирчивом посетительнице. И это взвинтило женщину:

— Вы почему грубите мне?! Нет, вы почему грубите?!

— Я не грубила вам…

— Нет, вы мне грубили! Дайте жалобную книгу!

— Гражданка, продавец действительно не грубила вам, — вмешался курносый белокурый парень, подавая мелочь на папиросы.

— А вас, гражданин, не спрашивают! Подайте мне книгу жалоб и предложении.

Инка сняла с гвоздя книгу и пошла к самому концу прилавка, где была откидывающаяся крышка для прохода. Руки ее вздрагивали, а на лице застыла неестественная улыбка.

— Идите сюда, пожалуйста, здесь вам удобнее будет писать…

Женщина прошла, склонилась над книгой. Инка тоже склонилась и громко сказала:

— Вот здесь, пожалуйста! — А шепотом, почти не разжимая губ, выдавила: — Ох и стерва ты, милая бабонька!..

Та ошарашенно вскинулась и на какую-то минуту лишилась языка.

— Вы… вы хамка!.. Вы… я вас под суд!..

Инка с неподдельным возмущением оглянулась на покупателей:

— Товарищи, за что же она меня?! Что с вами, гражданка? Вы здоровы ли?

— Слушайте, уважаемая, — снова, теперь уже рассерженно, вступился за Инку белокурый молодой человек, — что вы привязались к продавщице?

— Она меня оскорбила!

— Не выдумывайте, уважаемая! Не с той ноги утром встали…

— Не хотите писать? — Инка демонстративно повесила книгу жалоб на место. — Зря только время у людей отнимаете.

Женщина посеменила к двери. На щеках ее выступали то белые, то красные пятна. «Как огни светофора», — подумала Инка.

— Я вам этого не оставлю! Я — к директору!..

— Хоть к господу богу! — благодушно напутствовала ее беременная молодайка. — Вот люди пошли…

И в магазине еще долго не унимался разговор о том, какие пошли нынче люди. И все сочувствовали Инке, которой попало ни за что, ни про что.

Но Инка, продолжая взвешивать и подавать, не слышала этих разговоров и вздохов. С минуты на минуту она ждала или погромного визита Беллы Ивановны или ее вызова. Чувствовала, как во всем теле поднимается жар, как разрастается, невыносимой становится боль в висках и затылке. Горячая кровь с гулом била в уши: «Все! Все! Все!» Ей отдадут трудовую книжку и отпустят на все