Он слишком хорошо понимал: невозможно, взяв Маргариту в жены, не нарушить обет безбрачия. Разумеется, сказать ей об этом было немыслимо. Нельзя вручать оружие человеку, который наверняка им воспользуется.

Румянец ее стал более насыщенным, как и гнев во взгляде.

— Ты просто не хочешь становиться моим супругом. Ну что ж! Но неужели ты намерен не жениться никогда?

Он сдержал кривую улыбку, вызванную таким типичным для женщины любопытством, хоть в его мысли и закралось подозрение, что любопытство, возможно, маскирует оружие.

— Я этого не утверждал.

Она растерянно посмотрела на него.

— Ты о чем?

— Мой обет касается только вас, миледи. На других он не распространяется.

— Значит, ты волен искать любовь другой женщины.

— И был волен поступать так последние десять лет, — решительно и дерзко заметил он.

С ее губ сорвался короткий смешок.

— Так значит, стихи, прославляющие твой чрезмерный и неутолимый аппетит к любовным играм, не преувеличивают?

— Я бы так не сказал.

— Но ты ведь и не отрицаешь правдивости рассказов о твоем умении обращаться с любвеобильными французскими дамами, а также с их дочерьми.

Он раздраженно повел плечом: он не мог заверить ее в том, что все это неправда. В конце концов, он вовсе не был обязан противостоять соблазнам таких женщин. Он был далеко от Бресфорда и думал, что никогда более не узрит его стен, никогда более не усладит свой взор прелестными чертами Маргариты. Физическая разрядка, которую он получал от таких отношений, не имела ничего общего с нежными чувствами, которые он испытывал к ней, когда они были юны и беззаботны. Для него она всегда была выше низменной, животной похоти — как была выше него в обществе.

И если естественные потребности тела могут оттолкнуть ее от него, то не к лучшему ли это?

Она шла дальше, и он следовал рядом с ней, смотрел, как она взяла в рот краешек накидки и стала грызть его, как всегда поступала в минуты задумчивости или расстройства.

— Но тогда чего ты от меня хочешь, если не намерен оставить меня себе? — раздраженно спросила она. — Где мне поселиться? Если меня приютит лорд высокого положения, то он выдаст меня Генриху, как только посланцы короля потребуют этого. Ну, или же кликнет священника и велит ему обвенчать нас — желая заполучить мое приданое.

— Не только из-за приданого, — пробормотал Дэвид, позволив себе скользнуть взглядом, до того устремленным на ее лицо, по соблазнительной нежной шее и волнительным холмам груди, скрывающимся под платьем. Пожалуй, для его душевного состояния было бы куда лучше, если бы их разговор не наводил на мысли о делах телесных.

— Полагаю, если он окажется сторонником белой розы Йорка, еще одним поводом для подобного поступка станет желание утереть нос королю Ланкастеру.

— А еще он может решить, что насилие над дамой, находящейся под опекой Генриха, — прекрасная месть, — сердито заметил Дэвид.

— Но что же тогда? Неужели я должна всюду следовать за твоим отрядом, словно ничтожная лагерная шлюха?

— Нет. — Ответ прозвучал резко, в основном из-за того, что подобная мысль была чересчур привлекательна — разумеется, если она будет только его шлюхой. Но это было так же невозможно, как и стать ее мужем.

— И что тогда остается? Я ведь не… Ой! — Она резко остановилась. Теперь в ее глазах читалось понимание.

— Совершенно верно, — твердо заявил он.

— Монастырь. Ты хочешь сделать из меня монашку! — Ее слова были такими же безжизненными, как и взгляд.

— Разве это не выход?

Такое решение принималось достаточно часто. Для дамы с положением в обществе, каковой являлась и Маргарита, при ее нежелании вступать в брак монастырь мог стать превосходным убежищем. Жизнь там текла в покое и молитвах, на значительном удалении от мужской алчности и похоти. Если Дэвид считает такой исход дела наилучшим, что ж, так тому и быть. Какими надежными ни были оковы его обета, он все-таки не святой.

Она опустила взор и, оставив в покое покрывало, сложила руки перед собой.

— Боюсь, я не чувствую призвания к этому.

— Как и добрая половина женщин, переступающих порог монастыря.

Она на мгновение поджала губы, затем тихонько вздохнула.

— Но ты — ты направишься к побережью, как только я окажусь в безопасности, среди благочестивых сестер?

— Как только вы окажетесь в безопасности, — кивнул он. — Не ранее.

— Что ж, сэр… — с несчастным видом начала она.

В это мгновение утренний воздух пронзил боевой клич трубы. Перепутанные птицы шумно взлетели с деревьев, a с далеких небес донеслось эхо. Вслед за призывом раздался топот копыт и звяканье сбруи. Звук нарастал, приближался, и вот уже чудилось, что от него дрожит земля и трепещут листья.

Впереди показались всадники: они ехали по узкой лесной дороге по двое в ряд, но ряды эти тянулись до самого горизонта. Над их головами гордо реял вымпел с изображением рычащего красного дракона на желтом фоне, выделяя из общей массы скачущего под ним всадника.

Дэвид тихо, но витиевато выругался на трех языках. Маргарита ахнула и замерла, не в силах сдвинуться с места.

Это был вымпел со знаками Генриха Тюдора.

Генриха, седьмого по счету короля Англии.

Хриплые выкрики, проклятия, бряцанье оружия заполонили лес. В мгновение ока — по крайней мере, так показалось Маргарите, — всадники Дэвида выстроились фалангой, ощетинившейся копьями и алебардами, луками и мечами. Они выстроились вдоль изрезанной колеями дороги, образуя могучий заслон между своим предводителем и королевской ратью. Прозвучала команда — зычная, повелительная. Все замерли на позиции, не нападая, но и не собираясь отступать ни на шаг.

Король поднял руку в латной рукавице. Кавалькада за его спиной, зазвенев оружием и сбруей, остановилась. Он пустил своего коня вперед — величественная, истинно королевская фигура, чье одеяние вполне подходило для охоты и тем не менее было сшито из тончайших тканей ярчайших цветов. Он подъехал вплотную и уселся поудобнее в седле, словно утомившись от долгой скачки. Сохраняя спокойное выражение лица, он сверху вниз смотрел на Дэвида и Маргариту.

Сердце Маргариты отчаянно колотилось о ребра, а все тело, от шеи и до самых пяток, сотрясала дрожь. Она присела в реверансе, краем глаза заметив, как Дэвид почтительно опустился на одно колено. Подчиняясь короткому и суровому приказу, он встал и взял Маргариту за руку, привлек к себе, положил ее руку на свое предплечье и прикрыл своей ладонью. Они ждали, когда Генрих VII выскажет неудовольствие и решит, какому наказанию их подвергнуть.

«А король постарел с тех пор, как взошел на трон!» — подумала Маргарита.