Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я влюбилась в Рами, некоторые из моих подруг обеспокоились моим расцветающим интересом к арабской культуре, видя в ней сплошь «террористов и тюрбаны». Но я чувствовала себя так, будто ступила сквозь магический портал на древний путь шелковых караванов.
Рами водил меня танцевать под арабскую музыку, мы курили яблочный кальян, пили пряные чаи и путешествовали по Ближнему Востоку. Наша любовь буквально цвела на фоне опьяняющих декораций из пухлых подушек и богатых тканей, которыми были задрапированы низкие кушетки, просто созданные для того, чтобы лениво лежать на них, поедая финики, в ожидании момента, когда можно будет заняться любовью.
Наш период ухаживания был сущим пиршеством для чувств, пропитанным вездесущими ароматами кумина, мускатного ореха и душистого перца, и нежным ритмом кочевничьих барабанов, и песнями гортанных голосов, и томительным и неотвязным воздушным пением флейт.
Я была ослеплена этим миром и тем, как он меня развивал. Моя мама тревожилась. Она предсказывала, что до меня со временем дойдет: мы с Рами — не пара. Мы «по-разному запряжены», говорила она.
Я же ни о чем не беспокоилась, учитывая, что ни один из нас не был истово религиозен, — если не считать одного примечательного исключения.
Однажды летом мы решили сплавиться в каноэ по реке во Флориде. Внезапно разразилась послеполуденная буря с грозой и застигла нас на середине водного потока. Мы только и успевали пригибаться, когда молнии били со всех сторон. Мы начали изо всех сил грести, чтобы убраться прочь с реки, — и тут я стала взывать к Иисусу, а он — к Аллаху. Когда мы добрались до берега, я спросила Рами:
— Почему ты называешь себя мусульманином? Ты не посещаешь мечеть, ты не блюдешь пост в Рамадан… Да, на ужины ты ходишь, но ведь ты и целый день ешь! А в детстве ты учился в католической школе.
— Я родился мусульманином, — ответил он.
— Но ты же не родился религиозным, — настаивала я.
— Да, но я родился в религиозной культуре, — парировал он.
Я заметила, что Рами практиковал наиболее красивые постулаты ислама. Он оценивал себя в соответствии со своим гостеприимством и щедростью по отношению к другим — в особенности к беднякам. Он тратил значительную часть своего времени, трудясь волонтером в бесплатной столовой для бездомных, а если на него находило вдохновение, то превращал в такую столовую и собственный дом.
Как-то раз он собрал команду домашних слуг и садовников, которые работали в его домах, закатил им пир на весь мир и сам сервировал стол в своей столовой. Они были потрясены.
Я очень ценила его умение получать искреннее удовольствие от дарения подарков другим, и неважно, что было тому причиной — его религия или личность; я предпочитала сосредоточиться на этой добродетели, нежели на каких-то там различиях.
В общем, я следовала своему обычному шаблону — идеализировала любовь и обрядила ее в эффектное платьице, не желая обращать внимание ни на какие несовершенства под этой глянцевой поверхностью. Я не хотела, чтобы что-то неприглядное помешало моим грезам. Может быть, различия между нами и существовали, но мне казалось, что они не имеют значения…
…До того момента, пока он через четыре месяца после начала нашего романа не пригласил меня в поездку в Марокко, куда собирался со своими друзьями.
В тускло освещенном и битком набитом марракешском ресторане звуки «живых» барабанов и звякающих цимбал наполняли воздух, а мимо проплывали, соблазнительно покачивая бедрами, исполнительницы танца живота. Рами привел меня в заведение, где он и его друзья, американские бизнесмены арабского происхождения — у некоторых были дома в этих местах, — частенько устраивали вечеринки. Мы уселись за стол, собираясь знатно попировать кускусом, — и, к моему удивлению, к нам присоединился целый цветник девушек, самой младшей из которых было не больше тринадцати, а самой старшей — семнадцати лет.
Я мгновенно почувствовала себя не в своей тарелке — и это еще слабо сказано. Это что же — секс-туризм в действии?! Я не могла не понимать, что каждый из мужчин выберет себе на вечер одну из девушек.
Я принялась изучать их. Они выглядели юными — и при этом преждевременно состарившимися. Одна была похожа на оборванного уличного ребенка, голодного и настороженного, глаза ее так и стреляли по сторонам. Она скорчилась над своей порцией в какой-то первобытной позе, загребая кускус ладошками и периодически оглядываясь через плечо.
Рядом с ней сидела спокойная девушка с хорошими манерами. Но слишком прямая спина и сжатые кулаки выдавали ее неуверенность. Еще одна девочка-подросток, чья одежда была жалкой попыткой подражать западной моде, была довольно кокетлива и отличалась бы замечательной красотой, если бы не явные признаки недокормленности.
Неужели мои спутники не понимали, что они эксплуатируют юных девушек, оказавшихся в отчаянном положении? Неужели им было наплевать на физический и эмоциональный вред, который они наносят этим подросткам?
* * *
По дороге в дамскую комнату я принялась расспрашивать «кокетку». Картина оказалась неприглядной. Эти девочки не были жертвами работорговли, ими торговали не организованные преступники и даже не местная сводня. Их посылали на панель родители, и они на самом деле мечтали выйти замуж за какого-нибудь французского туриста или стать второй женой бизнесмена из Саудовской Аравии, чтобы обеспечивать деньгами всех своих родственников.
А пока они довольствовались едой, небольшой суммой денег или парой шальвар. Девушка объяснила мне на запинающемся английском, что при столь ограниченных возможностях устроиться на работу и отсутствии законов против сексуального домогательства, которые могли бы защитить женщин в рабочей обстановке, они всегда рискуют быть соблазненными своими же коллегами-мужчинами.
У этих девушек не было никакого выбора, никакой защиты и никакого права голоса. Я ощущала в них всепоглощающее чувство покорности и безнадежности, несмотря на очаровательные и непринужденные маски. Я понимала, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, но все равно верила, что все мы одинаково нуждаемся в том, чтобы сделать свою реальность хотя бы сносной.
Я представляла, как этим девушкам приходилось глушить свои истинные чувства, как им было отказано в основных человеческих потребностях, таких как потребности в доверии, безопасности и любви. Мне казалось, что это не просто старый как мир обмен секса на деньги, но что обмен этот происходил за счет чувства человеческого достоинства этих молоденьких девушек.
Я не могла больше это терпеть и пулей вылетела в зал. Рами подошел ко мне.
— Я собираюсь позвонить в американское посольство, и я возвращаюсь домой! — рявкнула я. Говорила я достаточно громко. Его друзья все слышали и уставились на меня так, словно я была неизлечимо наивной простушкой. И тем не менее принялись громоздить одно оправдание на другое. «Да мы ведь помогаем этим девушкам и их семьям!» — сказал один. Другой стал обличать их как ловких мошенниц, старающихся обманом заманить мужчин в супружеское ярмо.