Еще Адольф с нетерпением ждал четвергов, по которым на безлесной горе производились взрывы — для обнажения залегших в ее толще мраморных глыб. У парня, наблюдавшего, как после взрыва гигантское облако пыли взмывает вверх и потом, в радиусе ста метров, осыпается дождем из камней, от восторга перехватывало дыхание, а серость окружающей жизни на минуты расцветала буйными красками праздника.

Был еще водитель рейсового автобуса, дядя Гурген, который полюбился Адику за веселый нрав и беззаботный смех. Рейсовый автобус подавали два раза в сутки: утром и вечером. По узкой асфальтовой дороге, петлявшей по дну ущелья, дважды в день двигалась разбухшая желтая точка «пазика» с толстым и радостным дядей Гургеном за рулем. Главным образом в автобус набивались крестьяне с полными сумками товаров на продажу. Случайных пассажиров почти что не было. Примечательной особенностью данного автобуса была его безразмерность. Адик не мог вспомнить и раза, чтобы из всех желающих съездить на рынок хоть один не влез в транспорт. Редко когда удавалось закрыть дверцы полностью, так как даже на нижней подножке умудрялись пристраиваться три пассажира. Из форточек торчали руки и головы. И если бы не щедрый юмор дяди Гургена, которым он одаривал всякого входившего и выходившего односельчанина, то поездка на рынок всякий раз выливалась бы в незабываемый кошмар духоты и давки. Задавленные нескончаемым трудом крестьяне легко принимали шутки водителя, а также не упускали возможности пошутить в ответ.

— Ну что, дорогая Анушик, — обращался к тучной, тяжело всходящей на ступень женщине дядя Гурген. — Все еще не начала бегать по утрам в шортах?

Представив себе зрелую тетушку Ануш, скачущую в беговых шортиках по горным тропкам, автобус взрывался смехом.

— Нет, дорогой Гурген! Все жду момента, когда ты снимешь с руля свой живот и побежишь со мной! — бойко лупила в ответ толстушка, после чего убывающая смеховая волна накатывала с новой силой.

— Мне нельзя, — оправдывался дядя Гурген. — Кто же тогда автобус водить будет?

— Ну, хотя бы мой муж, Вагик! — гордо заявляла она.

— Вагик?! — нарочито громко изумлялся Гурген. — Он даже верхом на лошади въезжает в столб!

Или так. В жарком переполненном автобусе в терпеливом безмолвии где-то на середине пути из задних рядов внезапно доносится на ломаном русском:

— Тавай, запэвай дуружно: «В травэ сыдел кузнэсщиг, самсем каг агурэсщиг»… — разрывая бурей неистового смеха повисшую в раскаленном воздухе тишину.

— После Иосифа Кобзона, — под затухающий смех вставлял водитель, — ты, Самвел, мой самый любимый певец!

И снова раздавались раскаты неудержимого хохота.

Привыкший к комфорту Адик не упускал возможности съездить на рынок в душном «пазике».

Спустя полгода сельской жизни Адика перестали радовать даже горные развлекухи и шумные четверги. Тоска поглощала его все больше. Сердце жаждало восторга и зрелищ. Внезапная опасность, смертельная угроза его жизни — и те казались ему сейчас радостнее однообразно ползущих дней.

В один весенний день Адик сидел на берегу бурной горной реки, чей поток невероятно быстро полнился тающими в горах снегами. В этот период река была опаснее очнувшихся медведей-шатунов, так как, раз зацепив человека, несла и не отпускала целые километры, переламывая тело как иссохший камыш. Близкая опасность впечатляла Адика. Зачарованный, он смотрел на шумный и грязный поток. Было слышно, как поддетые течением камни с силой бьются друг о друга.

Вдруг Адо ощутил присутствие кого-то позади себя. Бывает так. Ты находишься в очень шумном месте и можешь даже не слышать собственного крика, но чувствуешь каким-то чувством, что за твоей спиной кто-то есть, и этот «кто-то» за тобой наблюдает.

Адик обернулся и увидел девушку. Она стояла между двух одиноких тополей и смотрела на него. Девушка была неместная. Всех местных он знал наперечет. Адик привстал и махнул головой, приглашая ее подсесть к нему. Он мало рассчитывал на то, что она согласится, но прежние рефлексы не отпускали его, и многое он делал все больше по старой привычке. Но девушка подошла и села рядом. Ее нежные белые руки не были руками крестьянки.

— Я Адик, — коротко представился Адик.

— Я Грета, — ответила девушка.

— Ты, наверное, из города приехала?

— Да. Из Еревана. Приехала к тете с дядей. Отдохнуть.

Адик еще раз посмотрел на ее чистую белую кожу рук и спросил:

— Отдохнуть от чего?

— От учебы. Сдала все экзамены в институте и вот… отдыхаю.

От учебы! Адик уже и забыть успел, что в мире есть люди, которые учатся! За эти месяцы в деревне он начал думать, что в мире только тем все и занимаются, что пашут с утра до ночи. «В институте». Здесь это звучало странно. И хотя Адо с детства ненавидел учебу и все, что с ней было связано, сейчас был обрадован возможности перекинуться парой слов с человеком, несущим в себе элементы городской цивилизации.

Так они проболтали около часа. Адик даже рассказал неприличный анекдот, а девушка даже над ним посмеялась, кокетливо задрав голову и обнажив белые влажные зубы. Реакция девушки подбодрила его, и он, войдя в прежний образ, забаритонил еще один, скабрезнее первого. Вольный смех девушки так сильно отличался от подавленного смешка деревенских девушек, что Адик пришел в состояние невероятного возбуждения. Внезапно им охватило слепое вожделение. Оно бросилось ему в голову вулканическим выплеском и смело на пути все запреты и меры предосторожности. Вся окружавшая его действительность потекла расплавленным воском…

Одним рывком он оказался сверху девушки и накрыл ее тело своим. Пытался ее поцеловать, овладеть ароматным ртом, но все время натыкался на сопротивление верткого сильного тела. Грета попыталась высвободиться и решительно прикрикнула на него, что немного остудило Адика. Глядя в упор, девушка приказала ему немедленно с нее слезть. На ее лице не было и тени страха.

Реальность стала возвращаться… Подымаясь из жирных, клокочущих луж, она отвердевала, сливаясь с прежними контурами. Адик уже собрался сползти с Греты, чтобы начать извиняться и оправдываться, и даже сказал ей «извини», как почувствовал оглушительный удар сзади. На мгновение он встретился с удивленными глазами девушки и отключился.

Это был дядя девушки.

Прихватив на ходу покатый булыжник, он что есть силы опустил его на затылок юноши. Правда, камень прошелся по голове Адика скользящим ударом, что и спасло ему жизнь.

По местным горным обычаям, насильник заслуживал только смерти. Такое злодеяние смывалось только такой кровью. Конечно, на официальном уровне мести как таковой не существовало — все-таки советское государство. Но когда дело касалось насилия, или растления малолетних, или еще каких-нибудь мерзостей, то милиция закрывала глаза на самосуд, лишь после отмщения расследуя мокрое дело и оставляя его глухарем. И если бы не смышленая студентка, понявшая по короткому извинению юноши, что он, осознав свою ошибку, сползает с нее, то плыть бы Адольфу вниз по реке с перерезанным горлом. Грета так истово клялась и божилась, уверяя озверевших дядьков и братьев, что парень не собирался ее насиловать, что их пыл приостыл и они всего-навсего жестоко вздули негодяя. И конечно же, Адика спасла молва о дяде Леве, добравшаяся и до этих мест. Авторитет отца сильно склонил чашу весов в пользу Адиковой жизни.