Интересно, что в том же номере газеты была опубликована статья Зиновьева, направленная на дезавуацию недавних объединительных усилий большевиков. Хотя сама идея объединения социал-демократов и хороша, рассуждал Зиновьев, но строить единую организацию с «социал-шовинистами» для большевиков совершенно невозможно. В этом вопросе он вполне шел в фарватере ленинской политической стратегии. Заслуживает, однако, внимания один риторический оборот этой статьи. Упоминая вскользь о выступлении Ленина перед объединенным совещанием большевиков с меньшевиками, Зиновьев пишет в скобках: «при этом т. Ленин несколько раз сам решительно подчеркнул, что он не успел еще ознакомиться в достаточной мере с фактическим положением вещей и считает свои тезисы вовсе не окончательными». Зиновьев не дистанцируется от позиции Ленина, как это делает Каменев в своей статье, но старается «смягчить» ее, оправдать недостаточной информированностью и возможностью дальнейшей доработки. Вероятно, не будет ошибкой интерпретировать эти слова ближайшего ученика вождя, как проявление его колебаний. Проницательный Суханов не сумел установить взгляды Григория Евсеевича, но по своему глубоко характеризовал его, как «довольно осторожного господина, коего обороты по ветру стоили не особенно дорого». Тут налицо и осторожность, и «обороты по ветру». В дальнейшей карьере Зиновьева эти качества проявятся еще не раз.

Итак, внутрипартийные разногласия были сформулированы и преданы огласке. О себе в качестве знаменосцев двух взаимоисключающих стратегий заявили крупнейшие деятели партии – сам Ленин с одной стороны, и Каменев с другой. Большинство «генералов» большевизма заняли промежуточную, колеблющуюся позицию. Из их числа наиболее близок Ленину был Шляпников, что давало в руки вождю существенный козырь в предстоявшей внутрипартийной борьбе. Однако случаю было угодно несколько уравновесить шансы сторон. «Числа 7 или 8 апреля, – вспоминал Шляпников – во время одной из агитационных поездок в качестве члена Исполнительного комитета на какое-то предприятие, на наш автомобиль налетел трамвай, и я был тяжело контужен, потерял сознание. После этого я попал в госпиталь». Из госпиталя он вышел уже ближе к концу месяца, когда борьба перешла в совсем другую фазу и место, которое он мог бы занять среди сторонников Ленина, было уже занято. Пока же, свое слово в споре должны были сказать «офицеры» и «унтер-офицеры» партии.

Ленин, однако, не оставлял попыток найти единомышленников среди наиболее известных и авторитетных социал-демократов. Так, по словам Суханова, Ленин, в надежде «создать центр прозелитизма», встречался с некогда видными, а ныне не слишком активными большевиками, – Базаровым, Авиловым, Десницким, Красиным, Гуковским и др. Участники этого собрания рассказывали Суханову, что «весь вечер Ленин слушал и не говорил ни слова – «по случаю хрипоты»», что вождь «хотел только узнать, верят ли они в его новые истины, сочувствуют ли его планам и годятся ли в штаб…». А когда понял, что ни один из его старых соратников (и оппонентов) не готов разделить его «Апрельские тезисы», – «с миром отпустил их».

Это была не единственная попытка Ленина заручиться поддержкой или переубедить видных членов (в прошлом или настоящем) собственной партии. В распоряжении историков сегодня есть несколько упоминаний о «частных совещаниях», проходивших в первой половине и середине апреля, в ходе которых вождь пытался преодолеть непонимание и излишний, с его точки зрения, консерватизм своих однопартийцев. Одно из самых любопытных упоминаний об этих совещаниях оставила А. Коллонтай, вставшая на сторону Ленина одной из первых среди большевиков. «Прошло 22 года с той весны, как раз апрель, когда я жила у тебя – писала она в апреле 1939 г. Т. Л. Щепкиной-Куперник – и В. И. Ленин заезжал со Свердловым в твои комнаты, где бывали наши партийные совещания… За эти 22 года мир стал иным, и повернули его именно совещания, намечавшие линию, которые имели место в твоих сейчас исторических комнатах». Итак, Коллонтай пишет о важнейших совещаниях апреля 1917 г., на которых «намечалась линия» и готовился исторический «поворот», изменивший судьбы мира. Сведения о таких совещаниях, правда весьма отрывочные, есть и в других источниках. О них, девять лет спустя, упоминали, например, Бубнов и Ломов.

Судя по тому, что эти чрезвычайные совещания не оставили после себя никаких документов, а лишь упоминались мимоходом в воспоминаниях тех, кто стал в те дни сторонником ленинского курса, речь идет об активной фракционной работе Ленина: он создавал свой «штаб», «центр прозелитизма» и готовился противопоставить его политике и устройству того внутрипартийного режима, который укрепился в партии накануне его приезда. Принципиально важно отметить, что в этих совещаниях участвовали Коллонтай, Свердлов, Ломов и Бубнов, выступавшие в развернувшейся в апреле внутрипартийной борьбе на стороне Ленина. Участвовал ли в этих или аналогичных совещаниях Сталин? Ответить на этот вопрос однозначно нельзя – прямых свидетельств тому нет. Однако тот факт, что Сталин открыто примкнул к сторонникам Ленина (об этом речь пойдет ниже), дает основание предполагать, что он также был вовлечен в сферу ленинского «прозелитизма» и весьма глубоко.

Ленин хорошо понимал, что как бы благоприятно не восприняли его идеи рядовые большевики и сочувствующие партии рабочие (а судить об этом пока было рано), без влиятельных, компетентных и опытных «генералов» ему не обойтись. В течение всего периода революции Ленин будет пытаться привлечь на свою сторону самых талантливых «генералов», даже если они окажутся выходцами из лагеря его противников. Самыми знаменитыми кадровыми «приобретениями» Ленина в ближайшие месяцы станут Сталин и Свердлов.

* * *

В историографии, как отечественной, так и западной прочно утвердилось представление о том, что наиболее ярким примером, иллюстрирующим переворот большевиков от умеренной линии середины марта – середины апреля к более радикальному курсу, провозглашенному Лениным в «Апрельских тезисах», стала эволюция взглядов Сталина, якобы перешедшего из лагеря «правых» большевиков (Каменев и др.) в лагерь «верных ленинцев». Представляется, что такой подход страдает схематизмом и тенденциозностью. Дело в том, что он основан на некоем «телеологическом» подходе к оценке исторических процессов, при котором их причины усматриваются в конечных результатах или, как минимум, измеряются по шкале, построенной на этих результатах. Так, из того факта, что Ленин и Сталин оказались в итоге (скажем, во время Апрельской конференции) единомышленниками и союзниками во внутрипартийной борьбе, вовсе не следует, что Сталин предварительно «переметнулся», и из сторонника Каменева превратился в «ленинца». Объяснение идейной и политической эволюции того или иного деятеля следует искать только в двух основаниях: в его собственных взглядах и той исторической обстановке, в которой он развивался. И Сталин тут не исключение.

Для того, чтобы правильно понять природу и эволюцию взглядов и позиций Сталина, необходимо иметь ввиду несколько обстоятельств. Во-первых, как это было показано выше, Сталин в марте 1917 г. вовсе не был простым резонером взглядов Каменева. Его собственный анализ революции существенно отличался от каменевского, хотя на уровне тактики, на уровне политической практики у них и было много общего. Во-вторых, появление Ленина и его усилия найти сторонников среди «генералов» большевизма не требовали от Сталина теоретической и политической капитуляции, как это пытается представить, например, Троцкий. В-третьих, изменение политической ситуации в стране в целом, особенно после ноты Милюкова 18 апреля, требовало соответствующего осмысления и новых выводов, и Сталин в этом отношении испытывал такую же эволюцию, как и многие его однопартийцы, так что говорить о том, что он сделал свой выбор из соображений конъюнктуры, стремясь опереться на поддержку Ленина, как это делает Слассер, не верно. Наконец, в-четвертых, взгляды Ленина также не были неизменны; он корректировал свои оценки и практические предложения, что, подчас, снимало или смягчало разногласия, разделявшие его со Сталиным. Учитывая все это, проще понять, каким образом Сталин занял то место в новом внутрипартийном режиме, на которое он, казалось, не мог претендовать.