Под «генералами» Суханов понимал тех, в чьих руках оказалось кормило партийной власти в последние недели – Каменева и его соратников. Последние «долго и дружно аплодировали» вождю, но «как-то странно смотрели в одну точку или блуждали невидящими глазами», не зная как реагировать на столь неожиданный поворот событий. Сам Каменев был настолько обескуражен ленинской эскападой, что сумел ответить осаждавшему его вопросами Суханову только растерянное «Подождите, подождите!..».

На следующий день после приезда Ленина состоялось совместное заседание всех социал-демократических организаций, посвященное перспективам объединения соперничающих фракций в общую партию. Как бы ни был Ленин критически настроен по отношению к умеренным социалистам, он на это совещание явился. Более того, он не выступал категорически против объединения, как такового. Он лишь предложил в качестве его основы свою программу, заведомо неприемлемую для абсолютного большинства меньшевиков и «внефракционных социал-демократов». Он повторил основные тезисы своей ночной речи перед товарищами по партии. Но если большевики были только шокированы и обескуражены смелым полетом ленинской мысли, то Чхеидзе, Церетели, Гольдберг и другие умеренные меньшевики нашли ее вообще по ту сторону здравого смысла. «Ведь это бред – кричал с места Б. О. Богданов – это бред сумасшедшего!.. Стыдно аплодировать этой галиматье». Ему вторил Гольдберг: «Ленин ныне выставил свою кандидатуру на один трон в Европе, пустующий вот уже 30 лет: это трон Бакунина!» («Устранение полиции, армии, чиновничества» – требовал Ленин, пользуясь бакунинским оборотом «снизу доверху», говоря о будущей организации общества). Вместо того чтобы способствовать сближению различных течений русского марксизма, совещание ярко высветило непреодолимые границы между ними. Лидеры меньшевиков, игравшие в те дни первую скрипку в петроградском Совете, объявили Ленина стоящим вне социал-демократии. Таким образом, точка в объединительных усилиях была поставлена умеренными. Ленин лишь умело подвел своих оппонентов к этому.

Стоит отметить, что большевистский лидер действовал строго в рамках той логики, которую за несколько дней до этого на большевистском совещании отстаивала левая фракция партии. «Механическому» объединению «разношерстных элементов» он противопоставил платформу, на основе которой могла строиться идеологически гомогенная организация.

Тем временем правые большевики, на стороне которых было численное превосходство, которые контролировали «Правду», равно как и большую часть остальной партийной прессы, среди которых было большинство сколько-нибудь заметных большевистских публицистов, теоретиков и организаторов, начали приходить в себя от растерянности. Некоторые из них, в частности, вошли в бюро, созданное объединительным совещанием для работы над созывом общего социал-демократического съезда. Энергия этой инициативы, правда, очень скоро иссякла в связи с тем, что ленинская линия все больше укреплялась в большевизме, ставя его в открытую оппозицию гипотетическим партнерам по объединению.

Однако до поры до времени внешнему наблюдателю казалось, что Ленин обречен на почти полное одиночество в собственной партии. «Мы не допускали, – с горечью признается Суханов – чтобы Ленин оставался при своих «абстракциях». Тем более мы не допускали, чтобы этими абстракциями Ленин мог победить не только революцию, не только все ее активные массы, не только весь Совет, но чтобы он мог победить ими даже своих собственных большевиков», «сплоченное давление» которых должно было способствовать быстрому «протрезвлению» вождя.

По наблюдениям Суханова, на стороне Ленина в его внутрипартийной борьбе в первые апрельские дни были только две женщины – Александра Коллонтай и Инесса Арманд. Правда, оговаривается он, «мне не известна позиция его заграничного соратника Зиновьева, довольно осторожного господина, коего обороты по ветру стоили не особенно дорого». Не известна «одному из самых лучших представителей мелкой буржуазии» и позиция многих других большевистских деятелей, чьи усилия и привели к торжеству ленинского курса на Апрельской конференции партии. Попытаемся восполнить этот пробел и проследить эволюцию взглядов и позиций наиболее влиятельных представителей РСДРП(б) в первой половине апреля.

О позиции нескольких наиболее крупных большевистских деятелей можно судить по протоколу заседания ЦК 6 апреля. Общая дискуссия на этом заседании касалась, разумеется, тезисов Ленина. Несмотря на чрезвычайную скупость протокольных записей, можно констатировать, что с содержательной критикой Ленина выступил один Каменев. Он заявил, что Ленин ошибочно «оценивает момент как 1871 г., а у нас еще нет того, что совершено в 1789 и в 1848 годах», что «революция буржуазная, а не социальная» и что поскольку российская ситуация в ленинских тезисах оценена не верно, то и конкретной программы на них построить нельзя.

Тут следует отметить, что характерная для западной историографии интерпретация позиции Каменева, которая вышла в тираж с легкой руки Р. Такера, входит в очевидные противоречия с данными источника. Дело в том, что Такер считал, что острие каменевской критики было обращено против «схематичности», абстрактности ленинских тезисов и не затрагивала их содержательной стороны. Однако принципиально важно, что Каменев 6 апреля отвергал ленинские идеи по существу, давая иные оценки характера революции, ее перспектив, статуса и роли Совета и т. д.

Слассер, вслед за Такером, утверждает, что позиция Сталина и Каменева во время обсуждения ленинских тезисов 6 апреля была идентична: «Более того, как подчеркнул Такер, сталинская критика целиком отвечала позиции, которую занял на том же собрании Каменев». Но это не так. В отличии от Каменева, выступавшего с альтернативной программой и дававшего концептуальную критику, Сталин как раз ограничился неудовлетворительной оценкой формы ленинских тезисов, а вовсе не их содержания. «Схема, – говорил Сталин, – но нет фактов, а потому не удовлетворяет. Нет ответов о нациях мелких».

Если Каменев не согласен с тем, что Совет – пролетарское правительство, Временное правительство – безусловный враг, а буржуазная революция исчерпала себя и должна перейти в революцию социалистическую («у нас еще нет того, что совершено в 1789 и в 1848 годах» – говорит он), то Сталин как будто колеблется, не спорит по существу с ленинской «схемой», а только требует дополнительных доказательств и «ответов о нациях мелких». Как известно, национальный вопрос считался в партии «коньком» Сталина, а в ленинских тезисах ему действительно не было уделено места.

Интересно, что Зиновьев также занял позицию осторожной критики вождя. Он выразил недоумение относительно ленинской позиции (хотя совсем недавно был соавтором первого «Письма из далека», в котором намечались те же самые взгляды). Однако и он не стал критиковать основные постулаты учителя. Он лишь указал на то, что целый ряд вопросов требуют прояснения: «Армия и изменение ее отношения к нам в случае социализма (т. е. Зиновьев в принципе готов был разделить с Лениным установку на немедленную борьбу за социалистические преобразования – А. С.). «”Мелкие” производители и их палки в колеса. Не дана связь русской революции с Западной Европой».

Впрочем, в тот момент Зиновьев был в своих взглядах очень близок к Ленину. Так, по свидетельству Луначарского, в апреле 1917 г. он «призывал к замене старого министерством, назначенным Советом рабочих и солдатских депутатов».