Иными словами, чем больше ты имеешь – тем быстрее ошибешься.

А Мила работала бухгалтером и не любила ошибок. Она любила цифры и музыку. Вкусы сформировались еще в школе: сначала были Меладзе и Ветлицкая, потом краткий период увлечения Queen и более продолжительный период увлечения Nirvana. Как раз тогда хулиган Федосеев признался ей в нежных чувствах. Но в то время девочке Лю нравились не брутальные хулиганы, а загадочные романтики, Пьеро, вроде Сорина из «Иванушек».

Спустя год в газетах написали, что Сорин выбросился из окна. Девочка Лю очень жалела Сорина, но и себя тоже жалела: слушать русскую музыку уже было трудно. Обаятельные спокойные артисты с красивыми голосами пропали, взамен пришли другие – либо пустые и бездарные, либо гениальные, но жестокие и депрессивные: Земфира, «Ночные снайперы». Среди грома минорных гармоний девочка Лю с большим трудом нашла свое: певицу по имени Юта, лирическую, умную, с голосом и достоинством. Негромко, очень культурно, и всё о простом, настоящем. О слабом. Но Юты было мало, а остальное не выдерживало критики. Печальные рыцари эстрады теперь изготавливались конвейерным способом на «фабриках звезд» и пели, как будто рекламировали прохладительные напитки.

С певицами было еще хуже: они вообще не пели, а продавали гланды.

Потом в личное пространство девочки мощно вторгся нефтяник Жора, со своими понтами, ночными клубами, увеселительными таблеточками, галстуками, кредитными картами, устрицами, непрерывными Portishead и Eminem, никаких печальных рыцарей, всё жестко, резко, на полную мощность, – едва не высосал душу, углеводородный упырь, сам, как устрица, скользкий, то ли живой, то ли мертвый, а ведь какое-то время ей казалось, что меж ними любовь.

Поздним вечером пекли картошку в золе. Сначала хотели в камине, однако женщины потребовали, чтобы всё было по-настоящему. Костер устроили возле крыльца: Борис расчистил снег, Мудвин натаскал из сарая сухих дров и бросил сверху немного соснового лапника, для запаха. Дима был за главного: помогал советами и держал наготове флягу с коньяком. К девяти вечера ударило под минус двадцать пять, и Монахова раздала всем тулупы и одеяла. Завернулись, расселись на пластиковых стульях, летняя садовая мебель среди сугробов смотрелась слегка глупо, но в общем – бодро и необычно, такой подмосковный сюр: ночь, костер, еловые ветви в снежных пелеринах, ведро с картофелинами и бутылка коньяка, а за лесом – серебристо-желтое зарево большого города, где подобные напитки продают утомленным аборигенам по тысяче рублей за полтора глотка.

– Затоплю я камин, буду пить, – с выражением продекламировал умный Дима. – Хорошо бы кого-то убить.

– Хватит уже пить, – беззлобно сказала Мила.

– Не слушай ее, Горчаков, – велела Монахова. – Пей.

– Девоньки, – громко сказал Дима, – не мучьте меня. Я устал и отдыхаю. Поверьте мне, в трезвом виде я был бы ужасен. Испортил бы вам весь праздник...

– Это наш праздник, – возразила Мила. – Его нам никто не испортит. И вообще, пить из горла такой коньяк – пижонство.

Дима захохотал.

– Пить из горла коньяк – это стиль! И вообще, я умный и пьяный, не спорьте со мной. Я, может, весь год живу ради того, чтобы первого января посидеть у костра в лесу и выпить коньяку из горла. И картошку в золе испечь. Кстати, где соль?

– Я принесу, – сказал Мудвин.

– Сидите, – велела Маша. – Лучше я. А вы останьтесь. Не давайте нашему умнику слишком умничать.

– Я больше не буду, – пробормотал Дима, отхлебнул и передал бутылку Борису. – Сколько можно. Никто не понимает, как это трудно – умничать с утра до вечера.

– А кто тебя заставляет? – спросила Мила.

Дима вздохнул.

– Никто, – согласился он. – Но назад уже нельзя. Записался в умники – всё, назад хода нет. И противно уже, и тошнит, и сил нет – а надо.

– Кстати, – сказал Борис. – Позавчера я про вас слышал. По радио.

– Что говорили? – вяло спросил Дима.

– Что вы транслируете сексуальный пафос эпохи.

Дима вздохнул.

– Не наврали. Транслирую. А что еще делать?

Вернулась Маша с солью в эмалированной миске. Поставила на снег. Забралась к Диме под одеяло, повозилась, замерла.

Мудвин перемешал палкой горящие поленья: костер ахнул, брызнул оранжевыми искрами, обдал жаром.

– Я не поняла, – сказала Мила. – Что за сексуальный пафос?

– Центр событий переместился в частную жизнь, – объяснил Дима. – Люди эмигрируют в быт. А быт, частная жизнь – это прежде всего секс. Вот и весь пафос, девонька. В сущности, это даже не слишком умно... Конечно, имеется в виду не тот секс, который... – Дима сделал весьма наглядный неприличный жест. – А в широком смысле. Дети, родители, жилье – это тоже секс. Инстинктивная деятельность для продолжения рода. Но и в узком тоже, – Дима отхлебнул и опять сделал неприличный жест, еще более наглядный. – Если в рекламе нет секса, реклама не работает. Если в кино нет секса, люди не покупают билеты. Если толпа не испытывает к вождю сексуального желания, вождь теряет влияние, и его свергают...

– Не всегда, – возразил Мудвин и опять сдвинул поленья.

– А прекрасный принц? – спросила Мила. – Это секс? В смысле сексуальная модель?

– Ни в коем случае, – с отвращением сказал Дима. – Это социальная модель. Поведенческая. Я бы сказал, что прекрасный принц скорее сексуален. Стерилен. Это мечта невинных девочек, а не взрослых теток.

– Какой ты умный, Дима, – сказала Монахова. – Давайте уже положим картошку.

– Рано, – сказал Мудвин. – Сгорит. Подождем еще немного.

– Холодно, – пожаловалась Монахова.

– Выпей, – предложил Дима. – Слушайте, а кто-нибудь помнит вчерашний день?

– Я помню, – сказал Борис. – Ты дико нажрался и вызвал Мудвина на бой.

Дима захохотал.

– Это я тоже помню. Но я вызвал его на бой не потому, что нажрался. А потому что я сильнее его. Я и сейчас готов повторить свой вызов. Я его сделаю, Мудвина. Легко. Победю силой мысли!

Дима сбросил одеяло, вскочил. Грузный, неловкий, почти смешной.

– Вставай, черный пояс, – провозгласил он. – Посмотрим, каков ты в деле!

– Нет, – мягко сказал Мудвин. – Я не могу. Вы слишком умный.

Дима сорвал куртку, засучил рукава свитера, махнул белым кулаком. Его безразмерный живот колыхался.

– А ты – мудрый, – запальчиво возразил Дима, выдыхая плотный пар. – Вставайте, сударь! Посмотрим, кто сильнее, умный или мудрый.

– Принимаю ставки, – сказал Борис.

– Сядь, дурак, – сказала Маша Диме. – Простынешь.

– Пора картошку кидать, – сказал Мудвин. – Дима, садитесь и выпейте. Мы обязательно сразимся. Обещаю. Только не сейчас. Я не выхожу на поединок, не поев печеной картошки с солью. И вам не советую.