В десять минут пятого он позвонил в рекламное агентство, в котором он — или настоящий Солсбери — работал, и поговорил с мистером Малом Хаймером, своим боссом. Он выслушал многословный напыщенный бред насчет десятидневного отсутствия, затем известил его, что возвращаться на работу не намерен, и повесил трубку.

Никакого удовольствия он от этого не получил. Его слегка опечалило то, что он, а не другой Солсбери высказал Хаймеру то, что он о нем думал. Наверное, настоящий Солсбери хотел сделать это больше всего на свете.

Существовало еще одно дело, которое обязательно нужно было выполнить, и Виктор поехал через весь город в художественный салон, который, как уверяла его память, он многократно посещал раньше. По пути он выслушивал оценки, даваемые Бесстрашкой проезжающим автомобилям. Маленькие обычно удостаивались всего лишь взгляда, ради которого тот поворачивался на своем сиденье. Модели среднего класса вызывали легкое тихое рычание. Если мимо проносился «кадиллак» или «корвет», пес вскакивал со своего места и фыркал им вслед. Он и в самом деле был вполне справедливым судьей качества, за исключением побитых пикапов и маленьких, шумных мотоциклов, для которых у него была припасена самая откровенная реакция.

Между полками художественного салона Виктор бродил больше двух часов, выбирая товар. Пастель, подставки, масляные краски, кисти, холсты, растворители, карандаши. Он любовно касался этих предметов и отбирал что хотел. Подсознательно он точно знал, что ему надо, чтобы оборудовать студию для работы с первого штриха. Каждый предмет давал ему сладко-горькое ощущение дежавю. Он также купил огромный стол с переносными лампами для рисования, ящик для эскизов, увеличитель, портативный фотокопир, светокопир. Он уплатил пятьсот долларов наличными, на остальную сумму выписал чек.

Без четверти девять он остановился поесть у лотка с гамбургерами, взяв два для себя, два для Бесстрашки. Он не мог найти фонтанчик с водой, поэтому купил собаке кока-колы, как и себе. Псина была так взволнована новым вкусом, что, позабыв хорошие манеры, разлила содержимое на сиденье. Солсбери вытер разлитое и объяснил псине, как надо себя вести. Когда он разрешил собаке пить снова, та была значительно аккуратнее.

В половине десятого они пустились в часовой путь назад в Оук-Гроув.

Он не знал, что принесет ему ночь.

А ей, это самой ночи, суждено было стать очень нелегкой.

Душ, чистка зубов и спустившие шины спасли ему жизнь. Сочетание трех этих факторов послужило тому, что он попал домой значительно позже, чем рассчитывал.

Сначала спустила правая шина. Он остановил машину на обочине, снял пиджак и быстро взялся за дело. Но, вынимая из багажника домкрат, обнаружил, что запаска тоже спущена.

Он припомнил, что заправочная станция — где-то рядом, поэтому отправился туда пешком, надев на каждую руку по шине.

Через пятнадцать минут быстрой ходьбы он почувствовал, что сейчас умрет от усталости. Руки ломило, а плечи отвисли, как пластилиновые. Он немного отдохнул, надеясь, что попутный автомобиль его подбросит. Но машин, как назло, не было, и он пошел дальше.

Вскоре Виктор остановился в третий раз, присел на шины, чтобы отдышаться, и неожиданно задремал. Он проснулся через десять минут, когда мимо с рычанием пронесся грузовик, игнорируя его присутствие на обочине.

Наконец, он добрался до автозаправки, которая уже закрывалась. Сумев убедить владельца посредством пятидолларовой купюры сверх таксы залатать обе шины, он попросил мастера отвезти себя к оставленной машине.

Дома, много позднее, он, пошатываясь, при свете тусклого ночника, прошел через гостиную наверх. Настенные часы подсказали ему, что уже десять минут второго. И хотя Виктор падал от усталости и смертельно хотел спать, он все же отправился в ванную, принял теплый душ и почистил зубы.

Без этих трех нудных вещей — спустивших шин, душа и чистки зубов — он давно бы уже спал и, возможно, уже был бы мертв.

Он плюхнулся на кровать и застонал от удовольствия, когда матрас мягко принял его в свои объятия. Непроницаемое черное облако опустилось на него, затуманило сознание, погружая в сладостный сон.

Вдруг залаял Бесстрашка, зарычал, завыл. Виктор оставил двери спальни открытыми, и собака выскочила в коридор. Солсбери перевернулся, сонно решив не позволять глупому псу нарушить свой сон, сладкий… глубокий сон. Но Бесстрашка продолжал лаять. Наконец терпение Виктора лопнуло, тяжело вздохнув, он встал с кровати и проковылял в коридор, обдумывая виды пыток, которые можно было бы применить к собаке.

Дрожащий от возбуждения пес стоял на лестнице, глядя вниз, и остервенело рычал. Солсбери прикрикнул на него, чтобы тот вел себя потише. Псина взглянула на него, оскалила клыки, заскулила и стала виновато вилять хвостом.

Виктор вернулся в спальню, прикрыл поплотнее дверь и рухнул на кровать, прикрыв голову подушкой в поисках тишины. Он плотно прижал ее к ушам обеими руками, закрыл глаза и попробовал увидеть ту прежнюю, окрашенную в нежные тона страну мечты.

Собака снова яростно залаяла. Виктор в бешенстве швырнул подушку об пол и сел. Проклятая собака! Чтоб ей пропасть! И чего ей не спится? Может быть, встать и наподдать ей как следует?

Виктор встал, открыл дверь и приказал собаке заткнуться.

Пес просто захлебывался лаем.

Солсбери решил, что дружба дружбой, но он выставит пса на ночь из дома. Это первый раз, когда пес не повинуется ему. Виктор вышел в коридор.

Бесстрашка стоял на лестнице, глядя вниз, словно собирался прыгнуть. Шерсть на загривке собаки стояла дыбом, она утробно рычала, скаля острые клыки и прижав уши к голове. Виктор подошел к собаке, наклонился, чтобы взять ее на руки и замер на месте.

Во мраке у подножия лестницы…

Что-то темное, наводящее ужас поднималось по лестнице.

Перед глазами сразу возник образ отвратительного пришельца с ртом-присоской и глазами, горящими, словно раскаленные угли. Виктора охватил пронзительный, жгучий ужас, он прирос к полу, ожидая, что сейчас чешуйчатые, холодные лапы коснутся его.

Бесстрашка терся о его ноги, подвывая от страха, удивляясь, почему его хозяин в самый ответственный момент ведет себя так нерешительно.

Виктор щелкнул выключателем.

Существо вышло из тени, и ночной кошмар на секунду отступил. Это был человек. Мужчина.

Но что-то в нем было не так. Высокий, более шести футов ростом, он был одет в темные широкие брюки, белую футболку с короткими рукавами и сандалии с тонким ремешком. Какое-то еле уловимое отличие выделяло его среди людей, он вряд ли сумел бы затеряться в толпе. Лицо незнакомца странным образом напоминало лицо манекена, гладкое, будто восковое, безупречное почти до уродства. А его глаза… Они были голубыми, как у героя на рекламе сигарет или одеколона, но ничего не выражали, будто нарисованные на белом матовом стекле. Лицо было красиво, но словно высечено из мрамора. Он не улыбался, не хмурился — просто шел к своей цели, как робот.