униматься. А вспомнив, как неплохо вышло в машине, просто хотел сбросить напряжение сложного дня, освободить, очистить голову.

Но в итоге разум всё же победил тело.

Платон сел за большой рабочий стол в кабинете.

Надел перчатки. И достал документы.

Весь день с обеда он носил с собой эту папку, как бомбу с часовым механизмом.

В папке лежал договор, и Платон старался даже не смотреть в его сторону. Но теперь достал.

Вынул из бумажного пакета файл с бумагами. Вытащил документы.

Хрусткие, пахнущие чернилами листы — как же он любил этот запах.

Запах будущего. Перемен. Перспектив. Денег.

Хотя, нет, деньги — уже давно не самоцель, а просто оборотные средства.

Но именно деньги и осталось вписать в договор — сумму, на которую они договорились с Гольдштейном. И поставить свои подписи.

Он достал из ящика стола фонарик. Включил и посветил на листы.

— Сукин сын! — выругался Платон вслух и ударился лбом в скрещенные руки. — Ихо де пута!

В ультрафиолетовом свете на бумаге светились отпечатки пальцев.

Так он и знал! Так и знал!

Наружный файл, в котором лежал договор, был обработанным специальным флуоресцентным составом. Невозможно его увидеть при обычном освещении, и невозможно не испачкаться, вынимая из него документы.

А на бумаге светились отпечатки, которых там не должно быть.

Только один человек держал в руках документы после того как начальник службы безопасности лично сунул их в этот файл — его помощник Григорий Селиванов.

— Ихо де пута! — бросил Платон фонарик, сорвал с рук перчатки, тоже бросил на стол.

Вот сучонок! А какой устроил спектакль! Прямо рыцарь в белых доспехах! Девчонку он кинулся защищать, как же! Почувствовал, что запахло жареным и сбежал, мудак?

Не в силах усидеть на месте, Платон встал.

И теперь нервно ходил по комнате, сжимая в кулаке запонку, что взял со стола.

Когда-то давно, двадцать с лишним лет назад, они с другом Толькой взяли в банке миллион рублей и основали на них компанию «Платан», незамысловато слепив название из первых букв своих имён. Ну и дерево, раз уж так сложилось, на эмблему присобачили.

Занималась компания поставкой игровых автоматов. И на волне популярности такого вида развлечений и казино, заём окупился за год.

Когда они заработали свой собственный первый миллион, полетели в Париж.

Там в магазине Картье за сумасшедшие деньги Платон купил себе перьевую ручку из ограниченной серии, которой пользовался до сих пор. Хотел что-нибудь к ней в пару, и ему предложили запонки. Палладиевая отделка, коричневая древесина, пусть дерева котибе, не платан, но символично же, решил он, и взял.

А потом… потом всё закрутилось мощно.

Через год они — сеть игровых клубов, через два — крупнейший оператор казино, через пять — самый известный бренд на российском игорном рынке. И вдруг… закон о регулировании азартных игр.

Они пытаются переобуваться на ходу, понимая, что это катастрофа, но ещё тыкаются туда-сюда, что-то решают, с кем-то договариваются. Частично, что удаётся, продают, но сферы влияния давно поделены, пробиться куда-то ещё почти невозможно.

И, когда кажется, что хуже уже некуда… теряют Тольку.

В самом худшем смысле — со свинцом в груди.

Похороны, слёзы, венки. Ад.

Уголовное дело, следствие, пресса. Преисподняя.

И… пустота.

В этой пустоте Прегер продаёт всё, что осталось. Отдаёт половину вдове. А на свою часть денег закупает аппараты для вендинга — совершенно непопулярные в стране, неизвестные, пугающие машины по продаже кофе и всякой ерунды, от которых как чёрт от ладана открещивался Толька, когда Платон его уговаривал.

Но у Прегера получилось…

Он положил потёртую запонку обратно на письменный стол. Вторую, как и половину души он потерял где-то, когда потерял единственного друга.

Эта одинокая запонка теперь всегда напоминала Платону о том, что ещё ничего не закончено, пока мы живы. Помогала собраться, взять себя в руки и двигаться дальше.

Неверная жена. Предательство человека, которому доверял как себе. Кто в жизни, не важно, достигнув тех вершин, что достиг Прегер, или нет, не сталкивался с подобным?

В конце концов, ему не привыкать. Уже после смерти Тольки он узнал, что тот за его спиной ввязался туда, куда Прегер умолял его не лезть. Предупреждал, что добром это не закончится… А Рита — вторая жена Платона. С первой, правда, он расстался мирно. Но вторую… Вторую — вырвет из груди. Без сердца. Слишком много чести для лживой суки — сердце он, пожалуй, оставит при себе. Ничего: зарубцуется, зарастёт. Переболит и отпустит. Жёны не дети. Но, может, и к лучшему, что детей у него нет.

Он тяжело вздохнул и вернулся за стол.

Разложил фотографии и долго всматривался в каждый снимок по отдельности.

Подмечая детали. Болезненно кривясь: ну что он в ней нашёл, этот… пацан! Лицо высокого мужчины специально было засвечено, но тело, руки — сильные, красивые. Молодые. Совсем мальчишеские. В его-то годы трахать возрастную бабу? Словно брошенное на раскалённую сковородку корчилось самолюбие: а что она в нём нашла? Почему Он? И кто — Он?

Платон аккуратно собрал снимки, замкнул в сейфе и набрал адвоката.

— Леонид Захарыч, простите, что поздно… Да, Прегер… Да, снова я… По тому же вопросу… Развод, развод… Хорошо, что тогда я вас послушался и подписал брачный контракт… Дурак, конечно, что не хотел оскорбить любимую женщину бумажками… Но рад, что вы настояли… Да, когда-то любимую, — тяжело вздохнул он. — Сейчас — никаких поблажек, ни рубля, ни квадратного метра… Да, пока это между нами… Когда?.. Завтра?.. Да, заеду. Доброй ночи!

Прости, дорогая, но твоему поросёночку не идут рога.

Посмотрев на спящую жену, Платон взял свою подушку и пошёл спать в гостиную на диван.

Глава 8. Яна

— Привет, Хвостик!

Я вздрогнула и чуть не выронила сумку.

— Напугал, — выдохнула. — Привет, Илья!

Развернулась к окну в коридоре учебного корпуса, аккуратно выложила старенький ноутбук, а потом вытрясла на подоконник содержимое кожаного рюкзачка, вплоть до крошек на дне, что посыпались сверху на тетради, вслед за потёртыми прокладками и полудюжиной резинок, которые вечно бросаешь в сумку на всякий случай, а этот случай всё никак не наступает.

— Что-то потеряла? — Илья опёрся плечом о стену, бросив свой рюкзак рядом.

— Да, одну очень ценную бумажку, — сдув с прокладки мусор, я поспешно сунула упаковку обратно на дно сумки: Лейкин хоть и был в доску свой, и дружили мы два года, но это же не повод заставлять парня краснеть. Хотя робким я бы его ни за что не назвала.

— Помочь?