Обливаясь потом, Эрик поднялся по усыпанным птичьим пометом ступеням к квартире, которую следовало бы назвать просто норой. Дверь в подъезд выломана, с потолка сыплется штукатурка, со стен — краска, лестница проваливается, перила вымазаны чем-то липким. Круглый год пахнет прокисшей капустой, луком и кошачьей мочой.

Согнувшись в три погибели, Эрик поплелся вверх по лестнице. Деревянные перекрытия скрипели и прогибались. А что, если ступени не выдержат? Третий пролет, четвертый, наверное, на Эверест проще забраться! У одной из квартир толпились грязные подростки, ни дать ни взять насильники, воры, убийцы и угонщики машин. На третьем этаже прямо на ступенях сидел алкоголик. Увидев Эрика, он поднял на него покрасневшие глаза, испугавшись, что парень с огромной железной штукой привиделся ему в белой горячке.

Седьмой этаж, наконец-то! Потеряв равновесие, Эрик зашатался и чуть не полетел вниз по ступенькам. Все, больше ему не подняться, ноги подкосились, из груди вырвался стон. Эрика добила не столько непосильная ноша, сколько то, что он увидел.

В его дверь бешено барабанил крепыш Симмонс. Крепким арендодатель выглядел в основном благодаря пятой точке. Ягодицы напоминали огромные глыбы желе, колышущиеся при каждом движении. Грязный пивной живот, жесткая щеточка усов, похожие на жирных червей губы.

Собрав все силы, Эрик шагнул на лестничную площадку. Симмонс уже увидел жертву и, словно пистолет, поднял жирный палец.

— Вот ты где!

— Мистер Симмонс, рад вас видеть!

— А вот мне больше хотелось бы увидеть твои деньги.

— Деньги... — глупо пролепетал Эрик, будто не зная, что означает это слово.

— Ну да, арендную плату, которую ты каждый месяц забываешь мне вносить! Капусту, зелень, баксы...

— Но ведь я уже вам платил...

— Когда? В каменном веке? — затрясся Симмонс. — У меня тут не богадельня! Ты мне за три месяца должен!

— Видите ли, мама очень больна. Сразу столько расходов: доктор, лекарства...

— Хватит сказки рассказывать! К матери ты ходишь лишь для того, чтобы денег занять! На твоем месте я бы работу нашел.

— Мистер Симмонс, пожалуйста, я достану деньги...

— Когда?

— Через две недели. Всего две недели! Пойду футболки продавать, у меня такие классные есть, со «Звездными войнами»!

— Надеюсь, парень! Иначе я лично устрою тебе «Звездные войны»! На улицу выкину! Арендой за три месяца пожертвую, зато дам тебе под зад!

— Я достану деньги! Мне из журнала обещали прислать...

— Из журнала? — с издевкой переспросил Симмонс. — Значит, ты писатель?! Вот так новость... А что за хлам ты тащишь? Ну и уродство! Ты что, на помойке ее нашел?

— Нет, купил! — гордо выпрямился Эрик. Ноша тут же показалась в два раза тяжелее, и молодой человек снова ссутулился. — Мне нужна печатная машинка!

— Да ты еще глупее, чем я думал! Надо же, купил этот хлам, вместо того чтобы аренду заплатить! Да тебя прямо сейчас следует выкинуть на улицу, а я две недели дал! Давай, копи деньги, иначе будешь печатать где-нибудь в подворотне...

Виляя ягодицами, Симмонс стал спускаться по лестнице. Ступеньки жалобно скрипели.

— Надо же, он писатель! Тогда я король Англии... Артур Хейли — вот писатель! Гарольд Роббинс, Джудит Кранц, Сидни Шелдон — тоже, а ты, друг мой, просто бездельник!

Взрывы смеха постепенно затихали. Выбор у Эрика небольшой: либо придумать едкий ответ, либо поскорее пристроить машинку. Нет, онемевшие руки важнее уязвленного самолюбия. Закусив губу, он открыл дверь и в полном замешательстве уставился на покупку: не в коридоре же ее оставлять! Еще немного, и он спину надорвет... Шатаясь, Эрик вошел к себе и закрыл дверь. Обстановка в квартире та еще: мебель грязная, разбитая, как в лавке старьевщика. Да, попал ты, милый. Где бы достать денег? Мама вряд ли поможет: в прошлый раз в ее пентхаузе на Пятой авеню чуть до скандала не дошло.

— Хватит играть в голодного художника! Хотя получается очень убедительно... Ну что я сделала не так? Разве мало внимания тебе уделяла? Наоборот, ни в чем не отказывала. Но ты ведь уже, слава богу, не малыш, тридцать пять стукнуло. Пора стать серьезным и найти работу.

— И позволять себя эксплуатировать и унижать? — в ужасе воскликнул Эрик. — Ты что, не понимаешь: капитализм насквозь порочен!

Мама покачала головой и неодобрительно зацокала языком.

— Однако именно эта порочная система дала мне то, чем я так щедро с тобой делюсь. Если бы твой бедный отец спустился с неба, то получил бы второй инфаркт. Мой психоаналитик говорит, что я сдерживаю твое развитие. Чтобы птенец научился летать, его нужно вытолкнуть из гнезда. Все, больше никаких денег!

Тяжело вздохнув, молодой человек поставил машинку на щербатую тумбу кухонного гарнитура. На стол бы, конечно, лучше, но выдержит ли? Даже тумба и та заскрипела.

Из ржавого крана капает вода. Кухонные часы спешат минут на двадцать, сколько ни подводи. Так, получается, сейчас половина третьего. Пить вроде бы еще рано, зато есть прекрасный повод. Поводов море, а со вчерашней вечеринки остался дешевый скотч. Эрик щедро плеснул себе в стакан, выпил и тут же почувствовал, как голодный желудок обожгла огненная жидкость.

Раз есть нечего, придется налить еще один стаканчик. Этот «альбатрос» сожрал все отложенные на еду деньги! Вот бы пнуть его как следует! Не получится, машинка уже на столе, Эрик от души треснул ее кулаком. И чуть не сломал пальцы! Потекли слезы, а сам он заскакал по кухне, прижимая к груди ушибленную руку. Пришлось налить еще скотча.

«Боже, завтра нужно сдавать статью, а я даже не начинал... Если не успею в срок, потеряю единственную более-менее стабильную работу».

В полном отчаянии молодой человек бросился в гостиную, где на письменном, больше похожем на алтарь столе ждала старая верная «Олимпия». Сегодня утром он уже пытался начать статью, но, расстроенный поломкой любимого стула, не смог найти слов. Такое нередко происходило, наверное, усидчивости маловато.

И вот перед Эриком снова девственно чистый лист, а в голове ни единой мысли. Пот градом катился по лицу, думать не получалось. Может, еще стаканчик? Молодой человек вернулся на кухню и дрожащими руками зажег сигарету. Слова начисто отказывались складываться в предложения. Да, творить нелегко, гениальные вещи всегда достаются ценой огромных страданий. Все великие писатели страдали: Джойс, Манн, Кафка... Наверное, это — агония гениальности...

Виски ударило в голову, полуденный свет померк, кухня завертелась перед глазами, щеки онемели. Пытаясь прийти в себя, Эрик провел по длинным, почти до плеч, светлым волосам и с отвращением взглянул на стоящую на кухонной тумбе машинку.

— Эй ты! Бьюсь об заклад, ты и не печатаешь! — .

Он вставил чистый лист. — Ладно, хоть бумага заправляется. Значит, ты не полное убожество.