— Ой, смотрите!

Катер приближался к Южному мысу, где стоял массивный, желтый в тумане, маяк, простиравший свои лучи до самого горизонта. Джуди, повернувшись к верхней палубе, молча наблюдала, как в тишине танцуют Питер и Сэнди. Бет не отрывала восторженных глаз от маяка, как будто много лет не была на море.

— Джек, я должна тебе кое-что показать.

— Сейчас?

— Нет, потом.

Теперь, когда они стояли на борту, все языки казались одинаково бесценными, и Джек (а в его лице — весь мир) не мог позволить ни одному из них исчезнуть — ни языку прикосновений, который объединял его и Бет, ни еретической скорописи Фрэнка и Джуди, ни завиткам и петлям, затаившимся у него под курткой. Ощутив внезапный прилив решимости спасти все это, Джек, когда катер, миновав буруны, обогнул маяк и снова начал приближаться к городу, сказал себе: «Я — их последняя надежда».

Самое лучшее в работе переводчика и в изучении новых языков — своеобразная текстура, которая охватывает повседневные вещи. Перед вами не просто стул. Есть «стул» по-французски и «стул» по-русски — и у каждого из этих слов свои значения и коннотации, они по-разному звучат. Это придает предметам новые измерения и нюансы; любовь не просто любовь, а слова, ее обозначающие.

Если слово забыто, вещь исчезает. Гора, океан, ветер, город приходят в забвение, если их имена утрачены. Мир сокращается, когда теряет способность читать древние тексты — индийские, меройские или ронгоронго. С каждым утраченным языком он уменьшается, даже теперь — особенно теперь.

Их первая ночь, часы, потраченные на раздевание. Джек называл каждый предмет одежды на всех языках, которые только были ему известны. Рубашка, юбка, футболка, носок. Когда они разделись, он назвал все части тела — живот, грудь, сосок, шея. Под конец он начал запинаться, и они принялись изобретать собственные слова, которые поначалу звучали глупо, но затем показались вполне правдоподобными. В этой игре Бет оказалась изобретательнее Джека — она находила удивительно изысканные слова, которые он теперь никак не мог припомнить, для самых интимных частей тела.

Усевшись за стол и повертев манускрипт в руках, Джек почувствовал, что книга становится ему все более родной. Семь толстых дестей пергамента, каждая — из десяти — двенадцати двойных, грубо обрезанных листов; итого — почти триста страниц. Содержимое и обложку связывала в единое целое полоска кожи. Кое-где пергамент был порван, а затем подштопан, но нитки выпали, и остались только крошечные дырочки. Джек подумал, сможет ли расстаться, пусть даже на время, хотя бы с частью манускрипта, чтобы показать ее знакомому Питера — специалисту по древним книгам.

Вслед за фигурками мешкообразных человечков шли гигантские буквы. Некоторые повторяли те, что встречались в тексте; все они были отчетливо прорисованы и помечены линиями и кружочками. Все диагонали и петли сопровождались бисерными комментариями, как в учебнике чистописания или в азиатских идеограммах, где каждый росчерк имеет собственное значение, а каждая буква несет в себе зачаток смысла.

Был ли манускрипт последней отчаянной попыткой сохранить исчезающий язык, на котором говорил писец, а заодно с языком — и все верования, свойственные поколениям людей, говоривших на нем? Джек представил, что он сидит и записывает все известные ему слова, по мере того как наступает пустыня и поднимаются моря. Свидетельство того, кто мы такие (есть или были) и как мы общались друг с другом — если это не одно и то же.

В животе у него стянулся тугой узел, когда Джек перевернул страницу и обнаружил наконец хоть что-то знакомое — строку на греческом, строку на санскрите и примерно еще дюжину известных ему письменных систем. На мгновение ему подумалось, что здесь, возможно, кроется ключ к прочтению манускрипта, как это было с Розеттским камнем.[4]Он буквально ощутил это кожей. Но его надежды не оправдались — это были всего лишь буквы знакомых ему алфавитов, записанные в должном порядке. Их невозможно сопоставить с языком манускрипта никоим образом, и даже после сосредоточенного изучения все эти старые записи казались столь же неудобочитаемыми, как и сам пергамент.

Приятель Питера сможет исследовать страницы при помощи углеродного метода. Вероятно, ему удастся найти ключ, которого так недостает Джеку: название города или реки, имя короля, слово, которое можно будет использовать, чтобы проложить себе путь. Но Джек не хотел ни с кем делиться. Никогда не знаешь, что окажется решающим — пятно пигмента на странице, росчерк пера, даже складка пергамента. Пренебрежение хотя бы одним из этих факторов способно сделать весь процесс бессмысленным.

Несколько страниц, заполненных изображениями растений и минералов, странных корешков и листьев, кристаллов и осколков. Потом — рисунок котелка, стоящего на маленьком огне, склянки различных форм и размеров, свет, проходящий сквозь призмы. Цвета остались яркими даже по истечении нескольких веков. Все это походило на современную физику, но, конечно, это была физика мира, описанного в манускрипте, мира пирамид и пагод; возможно, даже некая новая физика, несущая множество объяснений.

Бет открыла входную дверь, и по церкви пронесся сквозняк. Последняя часть манускрипта представляла собой энциклопедию хитроумных шестеренок, рычагов и зеркал, а также серию причудливых образов — карлики с огромными лбами и пустыми лицами; состояния природы (солнце, снег, град, ливень, морось); башня с огнем на вершине. На последнем рисунке была изображена Библия — возможно, иная массивная книга, — озаренная лучами света. У Джека появилось ощущение, что он стал свидетелем засады на самого себя, когда Бет, нагнувшись, чтобы взглянуть на манускрипт, положила руку ему на плечо. От нее пахло библиотекой.

— И все-таки что это может быть? — спросила она.

— Не знаю. Да что угодно.

— Похоже на справочник.

— Или учебник.

— Ты так и не сумел ничего прочесть?

Джек покачал головой:

— Буквы… их примерно двадцать пять, но судить трудно. Видимо, значки означают буквы алфавита, а не слоги или идеограммы.

— Так, может быть, это английский? До того как появилась W, до того как стали различаться I и J? Или латынь, или греческий…

— Посмотри на фигурки людей — на то, как они нарисованы. Это ни на что не похоже. По-моему, я нашел абсолютно новый язык. То есть, наоборот, старый, утраченный язык.

Бет сомневалась.

— А тебе не кажется, что это шифр?

— Может быть, и шифр. Что-нибудь на удивление простое, но записанное при помощи шифра. Но оно выглядит так… По-моему, это нечто большее.