стал проникать под кожу. Ощущение непоправимого проникало в мой мозг, и осознание моего бессилия довело меня до паники. Я судорожно начала шарить руками под сидением, сначала пассажирским, затем под водительским – ствола не было. Я ничем не могла помочь. Шерхан пошел к ним на встречу, стараясь увести их подальше от машины. Они перекинулись парой фраз, и началась драка. Я вжалась в сидение и закрыла рот руками. Несмотря на то, что он был крупным и тренированным мужчиной, шансов у Шерхана почти не было – их было больше. Но он не сдавался. Отмахиваясь от ударов, он отважно раскидывал противников как Голиаф, пока сзади не появился низкорослый коренастый парень с бейсбольной битой. Я закричала. Как в замедленной съемке бита опустилась на голову Шерхана и он рухнул. После чего противники начали добивать его ногами. Тогда я начала сигналить, давить на сигнал со всей силы, привлекая внимание и отпугивая противников от Андрея, лежащего на земле. Кто-то вызвал милицию. Отморозки быстро расселись по машинам и уехали. Я выскочила из машины и со всех ног кинулась к нему. Когда я опустилась на колени возле Шерхана, пульс был слабый. Снег под ним был розовый от крови, с головой у него было что-то страшное, мне показалось, что я вижу торчащие кости. И тогда я начала кричать. От Шерхана меня оторвали сотрудники милиции, я мешала бригаде скорой помощи. В машину скорой помощи меня не пустили, сказали только, что Андрея повезли в тысячекоечную больницу. Не без труда меня удалось усадить в машину и доставить в отделение. Меня как единственного свидетеля нападения допрашивали полтора часа. После допроса я вышла на улицу, стрельнула у прохожего сигарету и жадно втянула в себя дым. Закашлялась. «Какая все-таки мерзость, эти сигареты» – подумала я.

Я взяла такси и поехала в «тысячекойку» – так называли Краевую больницу №2.

9

В реанимации мне сказали, что Корсака Андрея Александровича оперируют, но о состоянии его здоровья сообщат только родственникам. В холле стоял телефон-автомат, и я набрала единственный номер, который помнила наизусть – я позвонила ему на работу.

Через полчаса в холл больницы ворвался его заместитель Олег Владимирович, который уже созвонился с родителями Андрея, и его отец уже договорился о том, чтобы нам дали всю информацию о состоянии Шерхана, также мне разрешили любые действия по согласованию с врачом, заведующим реанимационным отделением больницы. Я обняла Олега Владимировича и поцеловала в щёку за такие новости, он смутился.

Тяжёлая открытая черепно-мозговая травма и никаких прогнозов. Сейчас Шерхану вставляют металлическую пластину, которая соединит сломанные кости черепа. Около девяти вечера нам сказали, что операция прошла успешно, Андрей находится в реанимации, ему предстоит тяжелая ночь, сейчас он в коме.

Олег Владимирович отвёз меня домой. Я приняла душ, переоделась, поужинала сублимированной лапшой, взяла пару книг, плейер с наушниками, комплект батареек, тапочки, термос, и вернулась в больницу. Меня отказались пускать в реанимацию, пришлось вызвать дежурного врача, который позвонил заведующему.

Так я оказалась в ординаторской реанимационного отделения, где провела всю ночь на стуле, читая и слушая музыку.

Шерхан пережил эту ночь. И две последующих тоже. За трое суток я отлучалась всего два раза, ездила домой, чтобы сменить одежду.

На четвёртые сутки после долгого разговора с заведующим и звонка отцу Андрея, меня пустили к нему в палату. Я полностью переоделась в пижаму, спрятала волосы под хирургическую шапочку, продезинфицировала руки, и, абсолютно стерильная, зашла к нему в палату. Как я рада была его видеть. Писк приборов, трубки, лысая голова, заклеенная в местах швов, синяки, разбитая губа. Я сжала его ладонь, наклонилась и поцеловала разбитые костяшки, и аккуратно положила руку на место. Он спал. А когда человек спит, ему сняться сны. И для того, чтобы ему снились хорошие сны, ему надо читать. Что-то доброе, светлое, тёплое и родное. Ему надо читать сказки.

Я села на стул рядом с кроватью (его предусмотрительно поставили специально для меня), достала из сумки потрепанную старую книжку и тихим голосом начала читать: «Жила когда-то женщина, и была она настоящая ведьма. Было у нее две дочери; одна из них уродливая и злая, и женщина любила ее потому, что приходилась она ей родной дочерью; а другая – добрая и красивая, и женщина ее ненавидела потому, что та приходилась ей падчерицей…» (сказка Братьев Гримм «Милый Роланд»).

Я боялась оставить его даже на пять минут. Я суеверно думала, что, когда я рядом, с ним ничего не случится. Когда я устала сидеть, я подвинула стул ближе к кровати и легла на неё грудью, продолжая читать. Я так и уснула, держа его за руку, медсёстры не стали меня будить. Я проснулась под утро, кто-то из медперсонала заботливо накинул на меня клетчатое шерстяное одеяло.

Утром я как обычно съездила домой, а когда возвращалась в больницу, почему-то вдруг вспомнила «Отче наш» и начала про себя горячо молиться, чтобы спящий красавец сегодня проснулся.

У Шерхана всё было без изменений, состояние стабильно тяжёлое.

Переодевшись в пижаму, спрятав волосы, я опять заступила на мой пост, открыла книжку и начала читать новую сказку.

Ближе к вечеру, после обхода, я убедилась, что врачи разошлись, медсёстры выполнили все назначения и пьют чай в сестринской.

И тогда я допустила непозволительное – я немного подвинула спящего тигра и залезла к нему на кровать, взяла его ладонь в свою руку и прошептала на ухо: «Не смей оставлять меня!».

Затем открыла книжку: «…Грязный, оборванный нищий робко вошел во дворец и пропел перед королем и королевной все, что знал и помнил. А потом низко поклонился и попросил милостиво наградить его не столько за умение, сколько за старание.

Король сказал:

– Какова работа, такова и плата. Мне так понравилось твое пение, братец, что я решил выдать за тебя замуж родную дочь….».[1]

Иногда я прерывала чтение и прислушивалась. Вдруг по радио зазвучали знакомые аккорды и Celine Dion начала петь «Every night in my dreams I see you, I feel you…»[2]. Тогда я опять наклонилась к его уху и очень тихо начала подпевать Celine Dion.

…Near, far, wherever you are

I believe that the heart does go on

Once more you open the door

And you're here in my heart

And my heart will go on and on…

Когда песня закончилась, я вытерла слёзы и опять сказала ему: «Я не дам тебе умереть, ты слышишь. Не смей меня бросать».