моей жизни с учебной горки я проделала на пятой точке. Мы тогда вообще много смеялись.

В первый день после приезда мы шли по площади, на которой была установлена красивая ёлка, и Андрей, видимо помня о загаданных желаниях, потянул меня к ёлке.

– Малая, смотри – ёлка, ёлка! Ну, давай, желание и всё такое.

Я освободила руку, отрицательно замотав головой, как прогоняя наваждение:

– Ёлки – это просто мёртвые деревья, – и продолжила наш путь, оставив Шерхана с вопросительно поднятой бровью и каким-то подобием ухмылки.

– Я хочу попробовать кое-что, – с этими словами он забрал у меня бокал.

Мы сидели в кровати, пили шампанское, закусывая клубникой, и смотрели на мощный снегопад через большое панорамное окно в нашей спальне.

– Расслабься, детка, не бойся, это не страшно, – он завязал мне глаза шёлковым поясом от халата.

Он начал целовать мне плечи. Эмоции обострились, каждое прикосновение ощущалось как прыжок с тарзанки. Он гладил меня, целовал, трогал. Адреналин бурлил по моим венам. Новые ощущения. Он был очень нежным, но меня не накрывало воспоминаниями, потому что за счёт адреналина ощущения были совсем другие. У меня сносило крышу.

Шерхан.

Я люблю её. Жадно, неистово, страстно. Но даже сейчас не могу показать ей этого, чтобы не напугать. Не знаю, как так вышло. Однажды открыл глаза и понял, что хочу её себе. Хочу прижимать её к груди, целовать её пухлые губы. Смотреть, как она улыбается, хихикает, дуется, оттопыривая нижнюю губу. Распустить её волосы, зарыться в них лицом и дышать ей. Моя одержимость граничит с физической болью. Это не просто страсть. Для секса у меня всегда был кто-то, с кем можно утолить физический голод. С ней по-другому. Голод эмоциональный.

Каждая её эмоция, её смех, наклон головы, рот, прикрытый ладошкой. Это всё в моей голове.

Когда я свободен от мыслей, я закрываю глаза и вижу сжатые опущенные плечики, зарёванное лицо в красных пятнах и отчаянный хриплый шёпот, который царапает меня изнутри: «Добрый, Добренький, не уезжай». И её белое лицо с черными от горя глазами, в моих объятиях на песке, когда она узнала, что Доброго больше нет. Мне хотелось орать и разносить этот чёртов мир на наночастицы. Что это, бл4дь, за жизнь такая, которая разрывает в клочья эту маленькую девочку? Это конец. Она не заслужила всего этого. Если бы я мог отмотать назад, я бы поехал вместо Доброго. Лишь бы никогда не видеть конец её мира, не видеть её такой мёртвой, как сейчас.

Когда нас погнали с региона, все мои мысли были о том, что она осталась там, совсем одна. Только потому, что основная часть бизнеса была завязана на сотрудничество с отцом в Германии, меня сильно не задел передел собственности, и уже через год, когда у нас отжали компанию, я вернулся во Владивосток. И почти сразу поехал искать Рину. А когда увидел её, почти прозрачную из-за худобы, с впалыми щеками, тенями под глазами, понял – она не пережила. Ей больно, и она погибает. Сейчас погибает. А я не могу дать ей погибнуть. Она мне нужна. Я не представляю мой мир без ощущения, что она где-то есть, что она дышит.

Я бережно собирал и склеивал её осколки, учил жить её по-другому. Не так как раньше, разумеется, но я старался показать ей, что жизнь продолжается, она удивительна и многогранна. Мне было нелегко оставаться с ней наедине, она пахла как моя мечта, хотелось обнять её и не выпускать из рук. Не хотел давить на неё, заставлять быть со мной, хотя столько раз еле сдерживался, чтобы не стянуть с неё джинсы и не сделать своей. У неё должен быть выбор. И если она выберет не меня, то я приму это и буду жить с осознанием, что она жива и у неё все хорошо. Хотя, что-то мне подсказывает, что я никогда не перестану пытаться.

Только я могу позаботиться о ней. Только я могу разделить её боль, чтобы её стало меньше. Только я могу защитить её.

Она пришла ко мне сама. Пришла и просто тра4нула меня. По-другому и не скажешь. «Она не такая», – крутилось в моем мозгу, пока я кусал её губы, хватая за волосы. Она не такая! Нет, она нежная, ласковая девочка. Это какая-то системная ошибка. Со мной как волчица. Берет то, что ей надо. И смеётся чуть слышно низким гортанным смехом, как демон. Потом я смотрел на следы на её теле и охреневал, как я мог делать её больно.

Я был ей нужен, это я прочел в её глазах. Я видел, как её ломало, и не мог сказать ей «нет». Она отчаянно цеплялась за жизнь. Тот день, когда Рина стала моей, я впервые почувствовал счастье. Полное, яркое, горячее.

Адреналином она обманывала свою память, перекрывая воспоминания новыми ощущениями. Перекрывая воспоминания мной. Её хрупкое тело требовало боли, чтобы исключить боль души. Нельзя было делать ей больно. Смотря на синяки от пальцев, зубов, губ, целуя покусанным в кровь губы, я испытывал отвращение к себе. Потому что мне это нравится. Да, сцка, мне это нравится, меня начинает крыть от ощущения моей власти и от того, что у неё сносит башню, когда она со мной. Настолько, что она не контролирует себя. Я нахожу в этом особый вид удовольствия.

Я верю, что она справится. И скоро ей не нужен будет выброс адреналина, чтобы просыпаться утром целой, а не разобранной на части. Остаётся только надеяться, что ей останусь нужен я.

8

Рина

Мы вернулись в город в начале января. У меня началась сессия, и я сдавала экзамены, осознавая, что именно я делаю, впервые за время учёбы.

Я сдала экзамен на права и получила водительское удостоверение, мы начали присматривать мне машину. Запретив Шерхану покупать мне новую авто без пробега, я остановила свой выбор на Тойоте Королле 1991 года цвета мокрый асфальт. От машины я была в восторге и ласково называла её «жужа».

Когда я ушла на каникулы, мы проводили вместе все двадцать четыре часа. Шерхан не пытался влезть в мою голову, он просто наблюдал, как я сплю, готовлю, ем, смотрю фильмы, читаю, занимаюсь с ним сексом.

Ему нравилось прижиматься носом к моей шее в районе седьмого позвонка и щекотать дыханием мой затылок. Он мог часами наблюдать за мной, не навязывая своё общество.

Мне