Спиридонов вспомнил некоторые отчеты, которые присылал агент ДД… Либо Ощепков лукавил, что маловероятно, либо ему стоило огромного труда их составлять, а ведь эти отчеты, несомненно, были точнее некуда. Ощепков даже ухитрился передать Ревкому данные японского крейсера «Хирадо», заходившего в Корсаков, со всеми футами, милями и лошадиными силами.

– В общем, от такого дара небес я отказаться не мог и стал наворачивать щи с жадностью дорвавшихся до рябчиков потомков Авраама. Свирчевский тасовал карты не глядя, а смотрел на меня и улыбался при этом. Когда я вытер плошку куском хлеба (вся трапеза у меня больше пяти минут и не заняла), он сказал:

– Ну что ж, подкрепился? Хорошо, теперь раскину я на тебя колоду.

И вытащил червонного короля.

– Вот ты, молодой, красивый. И было у тебя в жизни… – он положил поверх «моей карты» три штуки веером – король пик, дама пик, десятка той же масти, – сплошное вот это.

Я кивнул: карты действительно прекрасно описывали мое прошлое. Свирчевский глянул на меня и сказал:

– Но теперь все по-другому, поскольку появился у тебя на пути…

Сверху над моими картами лег трефовый король. Казенный человек, погонник. Кто ж на Сахалине этого не знает? А Ипполит Викторович продолжил:

– И есть у тебя, милый мой, два варианта. Первый вот.

Справа легли три карты. Трефовый валет – казенные хлопоты; пиковая восьмерка – тревоги, опасности и – червонный туз, успех в делах.

Свирчевский внимательно взглянул на меня, понял, что я расшифровал его сдачу, и положил слева тоже три карты – шестерки пик, треф и бубей.

– А это второй, – ответил он. – И какой ты выберешь?

Три шестерки. Три дороги – казенная, денежная да напрасная. Конечно, никакое это было не гадание, я же не шестилетний, чтобы этого не понимать? И послание читалось вполне явственно: или я иду служить на казенную службу, опасную, но в итоге сулящую мне успех, или никто мне ничего не должен, и вся моя жизнь будет сплошной беготней за достатком, спокойствием, устроенностью.

– Да тут и дурак выберет, – сказал я. – Киньте еще карту на правую сторону.

Свирчевский сдал. В сдаче оказалась трефовая десятка, деньги. Если бы я и сомневался в том, что он мне хотел сказать, теперь мне все было предельно ясно.

– Мне нужно будет поехать в Японию? – уточнил я.

Свирчевский кивнул:

– Понимаю, что ты в попы не метишь. Насильно в рясу тебя никто не обрядит. Тебе в Японии нужно будет стать не попом, Вася.

– А кем же? – уточнил я на всякий случай.

– Оборотнем, – серьезно сказал Ипполит Викторович, чуть подавшись вперед. – Как я, но более «узкой профили», как говорят штабисты. Будешь обращаться из русского в японца, но не по воле фазы луны, а по велению штаба Забайкальского военного округа.

– Да смогу ли? – усомнился я.

– Сможешь, Вася, – улыбнулся Свирчевский. – Парень ты головатый, и даром, что ли, я тебя всю жизнь готовил к этому?

Должно быть, я уставился на него, как буддийский монах на живого Будду, потому что он опять улыбнулся:

– Да я за тобой с рождения слежу почище, чем ангел-хранитель. И крестных тебе ладных сосватал, и опекунов, и папеньку твоего уговорил завещание на тебя оформить, не говоря уж о том, что маменьку застращал, чтоб она тебе голову ненароком не отбила, с нее сталось бы, царство ей небесное. Да и в реальное училище я тебя приткнул. Думал, будешь мастеровым, как-то пропихну тебя поюжнее Корсакова. Но тут, брат, оказия случилась: есть у нас в Японии свой человек, у него и поучишься. Хоть поп, а в люди выведет, соль земли. Он тебя дальше и распределит, придумает, как из тебя японца сделать. Он воду в кровь превращает, русского в японца ему обратить – раз плюнуть!

Глаза Свирчевского смеялись, я же был сбит с толку. Я все-таки был простой сахалинский нахаленок и к таким политесам непривычный. И, сказать честно…

Ощепков потупился:

– Свирчевский, наверно, и Вельзевула бы завербовал шпионить в аду на благо Царя-батюшки. Жаль, такой человек пропал! Он один десятка стоил, если не сотни. Уж я-то знаю.

Затем махнул рукой и встал:

– Идемте, что ли, а то ребята нас, поди, заждались. А как закончим – расскажу вам о Кодокане, вам ведь не терпится?

Спиридонов кивнул и, вставая, спросил:

– А что ж с ним стало-то, Василий Сергеевич? Со Свирчевским.

Ощепков остановился у дверей и обернулся к Спиридонову:

– Говорю же, наверняка сгинул… Знаете, Виктор Афанасьевич, вот я – разведчик. Видал я многих иностранцев – японцев, китайцев, англичан, американцев, французов… Беседовал с ними накоротке, доверительно, и вот что скажу вам: нет у нас там друзей. В лучшем случае не враги, хотя те же янки с семнадцатого по девятнадцатый ухитрились свои фактории от Берингова пролива до Колымы расставить, а все поют, мол-де, Россия для них друг и брат, а Советская – так и подавно![7] Покуда у России есть ее бескрайние просторы, покуда недра скрывают несметные богатства, не будет у нас друзей за границей. Но главная наша угроза отнюдь не из-за рубежа. Главный наш враг не в Польше, Германии, Британии или Америке.

Главный наш враг, Виктор Афанасьевич, это наш домашний, взросший на нашей земле чинуша, бюрократ и хапуга. С внешним врагом русский народ всегда справится, а вот внутренний в разы опаснее. Такие, как Витте, Безобразов, Стессель, – вот кто самые страшные наши враги. Не видящие дальше своего кармана, рассматривающие свое место как некую вотчину для собственного обогащения. Я не призываю никого быть бессребрениками! Конечно, человек должен думать и о своей семье, да и о себе не грех.

Однако есть те, кто понимает, что страна, в которой ты живешь, – это твой дом, твой, твоей семьи, твоих детей. А значит, делая ее лучше, ты в конечном счете заботишься и о своих близких, и о себе самом. Вот такие люди и должны быть у власти, более того: не только у власти, этого мало! На каждом месте, от дворницкой до Кремля!

Но, к сожалению, есть те, кому жадность и зависть застят глаза и помутняют рассудок, лишая возможности жить по здравому смыслу. И эти люди, получив любую толику власти, стремятся урвать, нахапать, выжать все соки из того, до чего дотянулись их загребущие руки, а до дела им дела нет! И чем больше таких у руля, тем больше у наших друзей по ту сторону границы соблазна попытаться урвать кусочек наших богатств – потому что от слабого руководства, недальновидного и думающего лишь о сиюминутном своем, страна слабеет. Если бы не эти ничтожные эгоисты, мы бы никогда не проиграли в Русско-японской войне, да что там – никакой революции в стране не было бы вовсе.