Она мне родственница не по крови, и все же в моем сердце теплится любовь к ней. Ее губы всегда готовы к улыбке, но в глазах живут грусть и скорбь. Она пользуется пудрой с блестками, чтобы отвлекать взгляд от ее раненых глаз, но, сколько бы ни серебрила она лицо, я все равно вижу печаль в ее глазах. Желание защищать ее рождает мечты, и они мне нравятся, мне приятно думать об этом. Увы! Из этого ничего не выйдет. Мы совсем не подходим друг другу, и мне не хватит опыта, чтобы утолить ее печали.

Она обнимает меня, и я кладу подбородок ей на плечо, вдыхаю аромат кокосового шампуня ее растрепавшихся на ветру волос.

Далила показывает ей трех африканских лисичек, и она вскрикивает от восторга. Они появились у нас несколько недель назад. Большеглазые малыши очень подвижны, обожают играть, им нравится наша только что спустившаяся с небес гостья. Они обнюхивают и облизывают ее пальцы, она раскрывает ладони, треплет их рыжие спинки.

– Не взять ли мне их себе? – говорит Пандора, и мы дружно уверяем ее, что пустынные длинноухие лисички – прекрасные друзья. В конце концов она все-таки отказывается. Она слишком занята. Она много путешествует. Она не сможет ухаживать за ними должным образом.

– Ты уверена? – спрашивает моя младшая сестренка и опускает лисят на песок.

Лисята тотчас сплетаются в клубок, путаются поводками, носятся друг за другом и самозабвенно дерутся.

Кстати, о лисичках: мой брат Нгози оказывается проворнее меня, он подхватывает ее вещи раньше, чем я успеваю подумать об этом. Она восхищается, насколько он стал сильным, а я беспомощно кусаю губы. Избавиться от ревности я могу, только посмеявшись над своими чувствами и над самим собой, что я и делаю про себя, и ревность отпускает.

И Мутазз, и Рашид в прекрасном настроении. Здороваясь с Пандорой, они ведут себя сдержанно, никаких сцен. Я не ожидал. Они и сейчас ладили бы между собой, но события последнего года и смерть Гессы очень изменили их обоих, как, впрочем, и всех нас. Однако, в отличие от нас, в смерти Гессы они винят отца.

Сестра возится с лисятами, пытается разнять их. Один из малышей видит добычу и, подчинившись охотничьему инстинкту, вырывается у нее из рук, мчится к цели, цепляясь за все поводком. Я бросаюсь за малышом, хотя и не надеюсь догнать его, но знаю, что успокаивающе действую на наших питомцев. Я зову его, хлопаю в ладоши, и вскоре лисенок скачет обратно, страшно довольный собой, держа в пасти извивающуюся огромную самку скорпиона; панцирь треснул, и мы видим, что самка беременна.

– Молодец, – хвалю я его.

Добыча у него в зубах сопротивляется все слабее и слабее. Я ничем не могу помочь ни скорпиону, ни неродившемуся потомству. Я могу только отвлечь лисенка, чтобы он оставил в покое свою жертву. Я опускаюсь на колени и ласково говорю с ним.

– Ты молодец, – говорю я ему, – ты настоящий охотник. Теперь отправляйся домой, маленький добытчик. Ложись, поспи до ночи.

Скорпионы смертельно опасны, но я люблю их не меньше, чем самое милое Божье творение.

С лисенком в руках я иду вслед за всеми к лагерю. Далила ждет меня, берет у меня поводок, и дальше мы идем вместе. Пандора пробудет у нас час или два, нужно починить машины отца. Потом она отвезет нас туда, где мы еще никогда не были.

Жизнь научила меня многое делать своими руками. Я умею собирать, разбирать, чинить, калибровать, модернизировать и усиливать почти все, что состоит из деталей. Я довольно быстро работаю, из меня бы получился великолепный эльф для мастерской Дедушки Мороза. Но сегодня мой противник – Аргос 220-G. Я бьюсь с ним как одержимая, пот застилает глаза, ожерелье прилипает к груди, но сенсоры окружающей среды все равно не работают, сколько я ни стараюсь.

– Десять тысяч? – спрашивает Исаак. (Это кодовые слова, означающие признание неудачи.)

– Пока нет, – возражаю я.

Я уверена, что рано или поздно я починю эту штуковину, но с таким же успехом с этим справятся и обезьяны, если они не будут ограничены во времени, если с ними не произойдет ничего фатального, и если они смогут оторваться от сочинения пьес за Шекспира. «Рано или поздно» – совсем не то, что мне нужно, поскольку у меня график. Так говорил мой отец. Впрочем, он до сих пор говорит так. Он знает много прекрасных мудрых высказываний и делится ими с окружающими, правда, сам он нереальный.

– Ты же знаешь, я считаю подобную терминологию крайне уничижительной.

– Ты так и будешь прерывать меня? Есть ли у меня хоть какая-то надежда?

– Если ты будешь к месту и не к месту употреблять подобную лексику, буду вмешиваться.

– Замечательно. Тогда, наверное, мне следует тебя представить. Познакомьтесь с Маласи. Как и мой отец, он нереальный.

– Прекрати оскорблять меня, Панди.

– Ладно, вот тебе комплимент. Ты – самая прекрасная иллюзия из всех, что мне доводилось видеть.

– О боже, спасибо огромное. Ты действительно так думаешь?

– Знаешь, саркастический ты наш, хоть мне очень хочется назвать тебя живым – не исключаю, что таковым ты и являешься, – все-таки разумнее называть тебя иллюзией.

– Мы еще можем поспорить, являюсь ли я живым, не важно, в кавычках или без, но я уж точно не иллюзия.

– А как тебе нравится называться «искусственным интеллектом»?

– Еще хуже.

– «Машинным интеллектом»?

– Уже теплее, тем более что любое живое существо можно с полным основанием назвать машиной, тогда этот термин не определяет различий между нами. «Программный интеллект» не годится по той же причине.

– Так что же ты предпочтешь?

– Я вообще не вижу необходимости устанавливать между нами какие-либо различия.

– А как тебе понравится «соперник органики»?

– Не дави.

– Не давить – что? твои кнопки? Ты же знаешь, как я люблю на них давить, Мал.

– Это плохо кончится для одного из нас.

– Ладно, извини. Позволь мне искупить вину и усовершенствовать мой комплимент. Все онлайновые персонажи с искусственным интеллектом, персонажи, с которыми я провела свое детство, а их были тысячи, выглядели очень убедительно, я не сомневалась, что они реальные люди. Но каждый из них ограничен своей ролью, они прекрасно выполняли ту работу, для которой были предназначены, но у них полностью отсутствовала гибкость. Зато Маласи не столько актер, сколько импровизатор. Большинство программ обучаются, расширяют свои возможности при взаимодействии с другими персонажами, но твердо придерживаются первоначальной модели, поэтому не теряют своей сущности. Таким образом, наследственность побеждает влияние среды. Зато у Маласи наследственность и среда прекрасно сбалансированы, так называемые генетические алгоритмы не тормозят его, поэтому он постоянно совершенствуется и меняется. Истинно эволюционная программа, Адам искусственного интеллекта. Так лучше?