городе Бромберге, много лет выполнял различные «деликатные» поручения фашистской военной разведки «Абвер» и гестапо, в совершенстве выучил русский язык. Сюда майор был переброшен недавно и несомненно принадлежал к какой-нибудь тайной нацистской организации, но категорически отрицал связь с кем-либо. На вопрос, что он делал в костеле, Грюнвальд нагло заявил, что ходил молиться. Долго пришлось с ним повозиться, и под утро я не выдержал.

— Вот что, Грюнвальд, довольно вилять. Если хотите жить, — говорите. Не хотите — расстреляем ровно, — я взглянул на часы, — через десять минут…

Я врал. Самым бессовестным образом врал — никогда бы я его не расстрелял, никто мне таких прав не давал, я просто хотел попугать нациста, нанести ему удар «по нервам», перешел, что называется, в психическую атаку.

«Майор» молчал. Я скомандовал:

— Старшина, вызвать отделение солдат. Этого в расход.

«Майор» вскочил, зашатался. Я подмигнул старшине.

— Ладно, расскажу. Меня перебросили сюда в марте. Задание: выяснить дислокации воинских частей, их номера, вооружение, сеять ложные слухи, — майор замялся.

— Продолжайте, продолжайте.

— Дезорганизация, нарушение связи, паника, провокации…

— Не забудьте про гранату, которую вы швырнули в госпитальный клуб.

— Я имел и задания террористского характера…

— Вот гад! — не удержался старшина.

Я выразительно посмотрел на него, старшина смолк.

Я резко спросил:

— Зачем убили Сибирцева?

— Кого? Простите?

— Лейтенанта Сибирцева, работника комендатуры.

— Клянусь сединами покойной матери — не трогал его.

— Опять изворачиваетесь?

Но Грюнвальд клялся страшными клятвами, что Сибирцева никогда не видел.

— Кто действовал с вами? Ну!

— Вальтер.

— Начальник станции?

— Да, он с нами.

— А еще?

— Пан Иорек — ксендз.

— Как, с вами работал поляк?

— Он такой же поляк, как вы эфиоп. Работает на нас с 1914 года, происходит из старинной прусской семьи.

— Еще кто?

— Были двое. В самолет попал зенитный снаряд. Нас перебрасывали через линию фронта по воздуху…

— Они погибли!

— Так. Все?

Внезапно меня осенило. Я достал из нагрудного кармана записную книжечку Сибирцева и показал Грюнвальду рисунки лейтенанта.

— Что это такое?

В глазах фашиста блеснул страх, он побледнел и испуганно спросил.

— Значит вам все известно?! Боже, я пропал!

Я промолчал. Грюнвальд, захлебываясь, заговорил.

Да, он все расскажет, ничего не утаит. Его и других послал «Стальной шлем» — тайная, широко разветвленная фашистская организация, насчитывающая тысячи членов. — «Штальгельм», — захлебывался словами Грюнвальд, — очень разветвленная, могущественная организация. — Он еще долго перечислял многочисленные фашистские «достоинства» «Стального шлема», говорил о нем с плохо скрываемой гордостью.

«Погоди, — думалось мне, — ударим и разлетится твой „Стальной шлем“ на мелкие кусочки»…

Пришел капитан, сел напротив, не глядя на гитлеровца, спросил в упор.

— Для чего был совершен дневной налет — раньше этого не наблюдалось?

— Военная хитрость, господин капитан, — услужливо ответил Грюнвальд, — маскировка. Мы приметили, что ваши солдаты рыскают по городу и вокруг станции. Вы искали рацию — не так ли?

Капитан кивнул.

— И не нашли, не правда ли?

— Верно.

На утомленном лице Грюнвальда заиграла улыбка.

— Я открою вам ее местопребывание. Но гарантируйте — он немного замялся, — гарантируйте мне жизнь.

Мы замолчали. Грюнвальд задумался, потом махнул рукой.

— Ладно, вшистко едно, как говорят ваши братья-поляки. Все расскажу, а там, как знаете, быть может зачтете добровольное признание.

Грюнвальд говорил почти искренне, немного рисуясь.

— В саду у моего дома. В заброшенном колодце. Он весь травой зарос, там на дне и лежит рация.

— Но ведь вы недавно попали в этот дом?

— Совершенно справедливо. Раньше я возил ее с собой в машине — впрочем, это был бесполезный груз.

— Как так?

— Наша армия давно вышла из радиуса ее действия.

— Вон что, — насмешливо протянул капитан, — вышла, а может ее того, под зад коленкой…

— Что-о? — вытаращил глаза Грюнвальд, — что вы хотите этим сказать? — видимо, немец недостаточно хорошо знал русский язык.

— Как же без рации извещаете авиацию о целях?

— Сигналами с земли.

— Какими?

— Это мне не известно, это не по моей части.

— Очевидно, это по части Вальтера?

Вилли Грюнвальд нехотя кивнул головой.

— Хватит, — сказал капитан, — увести.

Старшина молча подошел к фашисту. Тот испуганно вскочил.

— Хальт, — металлическим голосом буркнул старшина.

— Один момент, одну минуточку.

— За одну минуточку фриц украл Анюточку. Хальт, шкура!

— Подождите, — зачастил Грюнвальд, — я еще хочу сказать, я знаю кое-что о втором рисунке в блокноте…

— Пошли, пошли, — громыхал старшина, — рисуночек.

— Подождите.

Я подошел к Грюнвальду.

— Это интересно. — Я достал записную книжечку Сибирцева, отыскал страницу — хищный оскаленный чертик смотрел на меня с глянца бумаги, рядом чернели две немецкие буквы.

— Что сие означает?

— Это тайна, господин старший лейтенант, страшная тайна, автор ее сам рейхсфюрер СС…

Гиммлер! — Палач, хладнокровный кровопийца, трупных дел мастер, фюрер Освенцима, Бухенвальда, Майданека, лагерей уничтожения и смерти. Хозяин огромной шайки, именуемой гестапо… Я задохнулся, подскочил к Грюнвальду вплотную, сгреб рукой за грудь.

— Говори!..

— Это, как-то, черти, домовые, — ну как это по-русски?

— Говори по-немецки болван!..

— Вервольф! — вот что означают эти буквы.

— Вервольф? Оборотень? Что за дьявольщина?

— Да, да, оборотень, так называются диверсионные группы, которые забрасываются в ваш тыл. Они — диверсанты. Это их эмблема.

— Так эти черти действуют в нашем городе?

— Очевидно. Можно предположить. Нас предупредили перед заброской, что мы будем не одни, возможно, ваш офицер, как вы сказали, Сибиряцкий?

— Сибирцев! Так это они его?

— Возможно. Но больше ничего не знаю, ничего не знаю…

После обеда я пошел к Петеру.

Он только что вернулся с работы и мыл руки прямо в саду.

— Вот что, Петер, у меня к тебе важное дело. Ты помнишь наш разговор?

— Да, товарищ старший лейтенант.

— Ты должен нам помочь.

Я рассказал Петеру вкратце о предстоящей операции и о его задаче.

Петер согласился немедленно.

…Ночь. Тишина. Петер осторожно влез на крышу вокзала, пригибаясь к самой черепице. Ровно в 23.00 старшина с солдатами вошел в кабинет начальника станции, якобы попросить спичек, прикурить. Прикуривали минут пять: у старшины все гасла трубка. За это время я успел вскарабкаться на крышу вокзала и там залечь.

Старшина ушел. Послышалось далекое гудение, так надоевшее за войну.

Вечером прибыли эшелоны с танками, неподалеку формировалась танковая бригада. Значит, цель есть. Значит, будет бомбежка. Из-за трубы показалась взъерошенная тень — это Петер. Я подполз к нему. Самолет был прямо над моей головой, но ракет не видно. Подполз к трубе. Над головой неистовый вой: самолет вошел в пике. Петер схватил меня за руку.

— Смотрите, в трубе огонь!

Я заглянул в трубу.

Ослепительным шаром пылала на дне трубы тысячесвечовая лампа.

Я знал, что огонек папироски летчик может заметить с большой