«Дедушка, — сказал я, двигая его руку, чтобы он пробудился. — Дедушка, он здесь». Дедушка развернул голову оттуда сюда. «Он всегда на покое», — сообщил я герою, надеясь, что это уменьшит его огорчение. «Это, должно быть, идет в руки», — сказал герой. «Что?» — спросил я. «Я сказал: это, должно быть, идет в руки». — «Что это значит, идти в руки?» — «Быть полезным. Приходиться кстати. И все же как насчет собаки?» Этой американской идиомой я теперь очень часто пользуюсь. Одной подружке в знаменитом ночном клубе я сообщил: «Мои глаза идут в руки, когда я обозреваю твою несравненную грудь». Я ощутил, что она ощутила, что я человек высшей пробы. Позднее мы предались страстным плотским утехам, и она нюхала свои колени, а также мои.

Я сумел выдвинуть Дедушку из его покоя. Если хотите знать как, то я защелкнул ему нос своими пальцами, чтобы он перестал дышать. Он не знал, где он. «Анна?» — спросил он. Так звали мою бабушку, которая умерла тому уже два года. «Нет, Дедушка, — сказал я. — Это я. Саша». Он загорелся от стыда. Я это ощутил, потому что он отвернул от меня лицо. «Я завладел Жон-фаном», — сказал я. «Э-э, вообще-то я Джонатан», — сказал герой, наблюдавший за Сэмми Дэвис Наимладшей, которая вылизывала стекла. «Я им завладел. Его поезд прибыл». — «О», — сказал Дедушка, и я ощутил, что он все еще отшвартовывается от сновидения. «Нам пора выдвигаться к Луцку, — предложил я. — Как Отец распорядился». — «Что?» — осведомился герой. «Я сообщил ему, что нам пора выдвигаться к Луцку». — «Да, Луцк. Мне сказали, что туда-то мы и направимся. А уже оттуда в Трахимброд». — «Что?» — осведомился я. «Луцк, потом Трахимброд». — «Правильно», — сказал я. Дедушка положил руки на руль. Некоторую протяженность времени он смотрел перед собой. Он дышал очень большим дыханием, и его руки дрожали. «Да?» — осведомился я у него. «Заткнись», — проинформировал он меня. «Где будет находиться собака?» — осведомился герой. «Что?» — «Где…будет… находиться…собака?» — «Я не понимаю». — «Я боюсь собак, — сказал он. — У меня с ними не сложилось». Я сообщил об этом Дедушке, половина которого все еще оставалась внутри сна. «Собак никто не боится», — сказал он. «Дедушка информирует меня, что собак никто не боится». Герой сдвинул наверх рубашку, чтобы экспонировать мне останки какой-то раны. «Это от укуса собаки», — сказал он. «Что от укуса?» — «Это». — «Что?» — «Эта штука». — «Какая штука?» — «Вот. Похоже на две скрещенные черточки». — «Я не вижу». — «Вот», — сказал он. «Где?» — «Прямо здесь», — сказал он, и я сказал: «О да», хотя по правде по-прежнему ничего не засвидетельствовал. «Моя мама боится собак». — «Ну и?» — «Поэтому я тоже боюсь собак. С этим ничего не поделаешь». Теперь я ухватил ситуацию. «Сэмми Дэвис Наимладшей придется ехать впереди между нами», — сказал я Дедушке. «Садись, блядь, в машину», — сказал он, растеряв все терпение, которое накопил, пока храпел. «Сука с евреем поедут на заднем сиденье. Там хватит места обоим». Я не упомянул, что на заднем сиденье им и в одиночку было бы тесно. «Что будем делать?» — спросил герой, опасаясь сблизиться с автомобилем, а на заднем сиденье Сэмми Дэвис Наимладшая устраивала себе кровь во рту от пережевывания своего хвоста.

ИЗВЕСТИЕ о его счастливом жребии настигло Янкеля Д, когда Падшие заканчивали свою еженедельную службу.

Важно, чтобы мы помнили, — сказал картофелевод и нарколептик Дидл С, обращаясь к собравшимся, которые раскинулись на подушках в его гостиной. (Синагога Падших относилась к числу блуждающих и каждый Шаббат находила себе приют в доме одного из прихожан.)

Что помнили? — спросил школьный учитель Цадик П, брызгая желтой от мела слюной на каждом слоге.

«Что», — сказал Дидл, — в данном случае не так принципиально, как память сама по себе. Воспоминание как действие, как процесс, как признание нашего прошлого… Воспоминания — это короткие обращения к Богу, если бы мы во все это верили… Не зря же тут говорится нечто подобное или подобное нечто тому, о чем я пытаюсь сказать… Надо же, я ведь только что даже пальцем специально заложил… В руках держал, не сойти мне с этого места. Никому не попадалась Книга Предшествующих? Ну я же секунду назад видел один из ее начальных томов… Черт!.. Кто-нибудь может мне подсказать, на чем я остановился? Все, полнейший конфуз и замешательство… Ну почему я каждый раз сажусь в лужу именно у себя дома…

Память, — пришла на помощь скорбящая Шанда, но Дидл уже успел скоропостижно заснуть. Она разбудила его и прошептала: Память.

Вот именно, — с ходу включился Дидл, стремительно пролистывая стопку бумагу себя на паперти, каковая на самом деле была куриной клетью. Память. Память и воспроизводство. И, конечно же, сны. Что значит бодрствовать, как не истолковывать наши сны, и что значит видеть сны, как не истолковывать наше бодрствование? Самый замкнутый из возможных кругов! Сны, да? Или нет? Да, да. Потому что сегодня первый Шаббат. Первый Шаббат месяца. А значит, как и во всякий первый Шаббат месяца, нам надлежит пополнить Книгу Повторяющихся Сновидений. Да? Ну скажите же кто-нибудь: я не совсем обосрался?

Вот уже две недели подряд мне снится один и тот же на редкость удивительный сон, — сказала Лиля Ф, происходившая от Падшего, который выпустил из рук Великую Книгу.

Чудесно, — сказал Дидл, извлекая Том IV Книги Повторяющихся Сновидений из священного ковчега, бывшего на самом деле обыкновенной дровяной плитой.

И мне снится, — подал голос Шлоим. — Даже несколько.

Мне тоже снился повторяющийся сон, — сказал Янкель.

Чудесно, — сказал Дидл. — Расчудесно. В таком темпе мы скоро еще один том закончим.

Но прежде, — прошептала Шанда, — нам надлежит перечитать записи прошлого месяца.

Но прежде, — сказал Дидл, вновь принимая на себя полномочия раввина, — нам надлежит перечитать записи прошлого месяца. Движение вперед невозможно без движения назад.

Только покороче, а то я свой сон забуду, — сказал Шлоим. — Странно, что я вообще его помню.

Сколько сочтет нужным, столько пусть и читает, — сказала Лиля.

Сколько сочту нужным, столько и прочту, — сказал Дидл, испачкав палец в саже, покрывавшей массивный кожаный переплет. Он распахнул том ближе к концу, взял в руку серебряную указку (на самом деле — оловянный нож) и принялся читать нараспев, скользя лезвием по строчкам их сновидений.

4:512 — Сон о сексе без боли. Четыре ночи назад мне снились стрелки часов, сыпавшиеся с неба, точно дождевые капли, луна в виде зеленого глаза, зеркала и насекомые, любовь без конца. Было не столько ощущение заполненности, которого мне так не хватает, сколько ощущение отсутствия пустоты во мне. Сон оборвался, когда я осознала, что муж уже вошел в меня. 4:513 — Сон об ангелах, которым снятся люди. После обеда я задремал, и мне приснилась лестница. Спящие ангелы, как сомнамбулы, бродили вверх-вниз по ее ступеням; глаза их были закрыты, дыхание — медленное и тяжелое, поникшие крылья свисали вдоль боков. Я столкнулся с одним пожилым ангелом, отчего он пробудился и вздрогнул. Ангел был похож на моего дедушку, который умер в прошлом году, а перед этим каждую ночь молил Бога, чтобы это произошло во сне. Надо же, сказал мне ангел, ты мне только что снился. 4:514 — Сон о полете, как ни глупо это прозвучит. 4:515 — Сон о вальсе изобилия, голода и изобилия. 4:516 — Сон о птицах без плоти (46). Не знаю, сочтете ли вы это сном или воспоминанием, потому что так оно и было на самом деле, но стоит мне заснуть, как я вновь вижу комнату, в которой оплакивала смерть сына. Те из вас, кто был со мной в комнате, — вы, конечно, вспомните, как мы сидели в молчании, не притрагиваясь к еде. Вы вспомните, как в оконное стекло внезапно врезалась птица и, пробив его, упала на пол. Вы вспомните, те, кто был в той комнате, как она дернула крыльями, прежде чем испустить дух, и как на полу осталось пятнышко крови, когда ее унесли. Но кто из вас первым обнаружил негатив птицы, отпечатавшийся в окне? Кто первым увидел контур, оставленный птицей, контур, кровавивший палец любого, кто осмеливался его обвести, контур, доказывавший существование птицы убедительнее, чем сама птица? Кто из вас пошел со мной, когда, продолжая оплакивать смерть сына, я вышла из комнаты, чтобы предать птицу земле собственными руками? 4:517 — Сон о влюбленности, свадьбе, смерти, любви. Когда я вижу этот сон, мне всегда кажется, что он длится часами, хотя на самом деле он длится всего пять минут — между тем, когда я возвращаюсь с поля, и тем, когда меня будят к ужину. Мне снится, как я впервые встретил свою жену пятьдесят лет назад, все в мельчайших подробностях. Мне снится наша свадьба; я даже могу разглядеть слезы гордости на щеках моего отца. Все в точности так, как было. Но потом мне снится моя собственная смерть, хотя считается, что такие вещи не снятся, но мне врать незачем. Мне снится, как, склонившись над моим смертным одром, жена говорит, что по-прежнему меня любит, и хотя она думает, что я ее не слышу, я ее слышу, а она говорит, что ничего в нашей жизни не стала бы менять. И у меня такое чувство, будто все это со мной уже не раз было, все привычно, даже сама смерть, и что после нее все это еще много раз повторится, — мы вновь встретимся, поженимся, родим детей, будем радоваться тем же успехам и огорчаться тем же неудачам, снова и снова, не в силах что-либо поменять. И вот я опять в нижней точке этого неостановимого колеса, и в тот самый миг, когда смерть опускает мне веки, как тысячи раз делала это раньше, как тысячи раз сделает это потом, — я просыпаюсь. 4:518 — Сон о вечном движении. 4:519 — Сон о низких окнах. 4:520 — Сон о безопасности и покое. Мне приснилось, будто я родился от незнакомки. Она родила меня в тайном пристанище, вдали от всего, что я узнаю, когда вырасту. Как только это случилось, она передала меня моей матери, чтобы ни у кого не возникло подозрений, и мать сказала: Ты дала мне сына, дар жизни, благодарю тебя. И поскольку я зародился в теле чужой женщины, тело матери никогда меня не пугало, и я мог обнимать его, не испытывая стыда, одну лишь любовь. И поскольку я вышел не из материнской утробы, желание вернуться домой никогда не вело меня к матери, и мне ничто не мешало сказать Мама, имея в виду только мама, ничего больше. 4:521 — Сон о птицах без плоти (47). В этом сне, который снится мне каждую ночь, царят сумерки, я занимаюсь любовью с женой, с моей реальной женой, той самой, что прожила со мной тридцать лет. Всем известно, как я ее люблю, я люблю ее до безумия. Сначала я ласкаю руками ее бедра, потом скольжу вверх по талии и животу и касаюсь грудей. Всем известно, какая она красавица, и во сне она точно такая, как в жизни, такая же красавица. Я смотрю на свои руки, ласкающие ее грудь, — мозолистые, грубые руки мужчины, все в прожилках, дрожащие, суетливые, — и вспоминаю — сам не пойму почему, но так каждую ночь — вспоминаю двух белых птенцов, которых мать привезла мне в подарок из Варшавы, когда я был еще совсем крохой. Мы им разрешали летать по дому и садиться, где вздумается. Помню, как я смотрю на мать со спины, пока она жарит мне яичницу, и птенцы сидят у нее на плечах, по одному на каждом, и их клювики у самых ее ушей, точно они намереваются поделиться с ней секретом. Она поднимает правую руку вверх, начинает шарить, не глядя, на верхней полке в поисках какой-то приправы, ухватывая что-то невидимое, ускользающее, дрожащее, и одновременно следит за тем, чтобы яичница не подгорела. 4:522 — Сон о встрече с самим собой в более молодом возрасте. 4:523 — Сон о животных, всякой твари по паре. 4:524 — Сон, за который мне не будет стыдно. 4:525 — Сон о том, что мы сами себе отцы. Не знаю зачем, но я пошел к Брод и посмотрел на свое отражение в воде. У меня не было сил оторваться. Что меня так приковывало? Что я так любил? И вдруг я узнал его. Как просто. Из воды на меня смотрело лицо отца, но вместо моего лица, оно видело лицо своего отца, а его лицо видело лицо своего отца, и так далее, и так далее, пока отражения не добирались до начала начал, то есть до лика Божия, по чьему образу и подобию все мы и были созданы. Мы сгорали от любви к самим себе, каждый из нас, мы страдали от огня, который сами же разжигали — наша любовь была недугом, от которого только любовь и могла исцелить…