Осенью 1915 года, когда в ожесточившемся обществе уже произошел раскол, Николай II, выполняя то, что он считал «священным долгом Российского Царя», решил принять на себя верховное командование. Это решение привело в смятение правительство, но обрадовало Императрицу, которой не нравилось, что Великий Князь пользуется слишком большим влиянием, также оно обрадовало и Распутина, который открыто ненавидел Великого Князя[52].

Вскоре Император, чувствовавший себя одиноко вдали от семьи, с которой он до этого редко разлучался, взял в Ставку Цесаревича. Позже он решил, что Цесаревичу следует постоянно находиться при нем. И хотя Императрица очень беспокоилась, она вынуждена была согласиться, поскольку, как она сказала Гиббсу, «Император отказался возвращаться в Ставку без Алексея». Кроме того, Император полагал, что пребывание наследника исключительно среди мужчин будет очень полезно для него как для будущего правителя России. Кроме того, и это было, безусловно, справедливо, присутствие наследника должно было укрепить боевой дух верной и преданной армии. Ставка к тому моменту была перенесена в провинциальный центр Могилев[53], находившийся приблизительно в 500 милях от Петрограда. Здесь, в бывшем доме губернатора, Алексей Николаевич спал по ночам в спальне Его Величества, каждый день занимался с Пьером Жильяром, встречал всех, кто посещал Императора и играл в бесчисленные игры с тем, кто в тот момент составлял ему компанию. Однажды Император взял Цесаревича, одетого в форму рядового солдата, в долгую поездку по всей линии боевого фронта. Даже если часть Польши, принадлежавшая России, и нижние балтийские земли были бы потеряны, линия фронта не изменилась бы до конца войны.

Иногда Императрица сама приезжала в Ставку вместе с Великими Княжнами и своей подругой Анной Александровной Вырубовой[54] и жила по нескольку дней в императорском поезде, где у нее была большая спальня и лилово-серая гостиная. Тем не менее она, как правило, оставалась дома в Царском Селе, читая регулярно поступавшие от Императора письма, в которых он сообщал ей, как обстоят дела у Алексея Николаевича. Вести приходили разные. Любое, даже небольшое, повреждение могло оказаться чрезвычайно болезненным. Зимой 1915 года после серьезного катара и приступов чихания у Алексея Николаевича началось сильное кровотечение из носа, и его необходимо было срочно отвезти обратно в Царское Село. Император поехал с ним. Дважды в течение поездки на поезде он падал в обморок и по приезде в Царское Село был очень слаб. Никаким способом невозможно было остановить кровотечение, пока докторам не удалось прижечь рубец на месте разрыва небольшого кровеносного сосуда. Императрица же считала, что ей следует благодарить за это Распутина. Он осенил крестным знамением кровать, пристально посмотрел на находившегося без сознания ребенка и воскликнул: «Не тревожьтесь, ничего не случится» — и уехал[55]. Цесаревич выздоровел, но должен был оставаться в Царском Селе до начала лета. После его возвращения в Могилев Император присвоил ему звание ефрейтора.

Глава V

Ставка

До следующей поездки в Ставку Гиббс занимался с императорскими детьми приблизительно по 18 часов в неделю. Он выполнял обязанности учителя Цесаревича через день, разделяя этот пост с Жильяром. По мере выздоровления Цесаревича его интерес к играм возобновился, и он упрашивал обоих воспитателей играть с ним. Тот, кто в этот день выполнял обязанности воспитателя, был в его команде, а другой возглавлял команду соперников. В свои одиннадцать лет Алексей Николаевич быстро взрослел. Он уже усвоил понятия добра и зла, а в своем подсознательном стремлении реализовать предоставляющиеся возможности был очень похож на мать. Жизнь во дворце, регулируемая традиционными правилами, о которых знал небольшой круг людей, возбуждала любопытство Цесаревича.

Однажды, когда Гиббс с Алексеем Николаевичем прогуливались по дворцу, в одной отдаленной комнате они обнаружили двух слуг, разбивавших молотками фаянсовую посуду. Оказалось, что если в том или ином предмете сервиза обнаруживали изъян, его сразу же уничтожали, поскольку никто, кроме членов Императорской Семьи, не имел права пользоваться этой посудой. В обязанности этих двух слуг входило разбивать все, что не соответствует стандарту.

В то время как Алексей Николаевич был в Могилеве, Гиббс продолжал давать уроки Великим Княжнам. Императрица предложила ему апартаменты в Царскосельском Екатерининском дворце. И хотя Гиббс был вынужден отказаться от некоторых уроков в Петрограде, он все же предусмотрительно сохранял за собой квартиру в городе. С 1914 года Гиббс начал проявлять интерес к модной тогда Английской школе новых языков Притчарда, которую купил в 1916 году[56]. Но сейчас его вызвали в Ставку. Незадолго до этого Гиббс с воодушевлением начал вести дневник, а скорее — «тетрадь для заметок», в которую периодически заносил записи:

«29 июля 1916 г.

Я решил начать вести дневник — не такой, который пишешь каждый день скорее из чувства долга, чем по желанию, а просто когда будет к этому расположение. Мне кажется, это обычно называется тетрадью для заметок, а не дневником, но, в любом случае, именно этим я намереваюсь попробовать заняться.

Я провожу лето в деревне, если вы можете назвать Царское Село деревней, — некоторые называют, хотя многие, возможно, большинство — нет. Было бы правильнее называть его „городом сельского типа“ или „урбанизированной глушью“ в зависимости от того, как вы на это посмотрите. В Царском Селе огромное количество домов и казарм, так как это еще и крупный военный центр; а также множество очаровательных дворцов, окруженных искусственными парками и водоемами, тоже искусственными. Теперь, по прошествии времени, все приобрело естественный вид, как будто было создано природой, а не человеком. Но хотя таково само Царское Село, окружающая местность до сих пор сохранилась в своей нетронутой дикости бесплодных болот. Итак, здесь я провел лето, то есть, скорее ночи, чем дни, поскольку близость Петрограда ставит крест на отдыхе и покое тела, как ни пленительны они для ума. Итак, я часто туда езжу, неудачно распоряжаясь „сезоном“. Тем не менее, для меня уже очень много значит проводить ночи в покое, страдая только лишь от разбойника-кота, который по ночам посещает мое обиталище, запрыгивая внутрь через окно, и оставляет свою визитную карточку (на самом деле, несколько) в виде множества четко различимых отпечатков лап на скатерти. Хотя, справедливости ради, добавлю, что это бывает только в дождливую погоду, и у меня нет половика перед окном. Котик наслаждается моим гостеприимством и демонстрирует свою высокую оценку мастерству придворного повара, доедая все оставшееся, за исключением салата, соли и горчицы, которые, строго говоря, не были приготовлены, и потому не кажутся ему соблазнительными.

27