— Тебе уже высылали материалы конкретно по наше’ му делу?

— Так, описали в двух словах.

Лютер прикрывает дверь:

— И все-таки как ты, если честно?

У Бенни наблюдаются кое-какие проблемы в умственной сфере, что не так уж и нетипично для людей с его работой. Все дело в тех вещах, которые приходится созерцать ежедневно.

— Все путем. Я в отличной боевой форме.

— Спрашиваю, потому что собираюсь попросить тебя пошнырять где надо, пока все это не разложится по полочкам. Ты же знаешь, что к чему.

— Лучше б я не знал.

— Но ты знаешь…

— А Герцогиня-то в курсе, что я здесь?

— Пока нет, но я это улажу.

— Потому что я не знаю, как она отнесется к моему присутствию.

Бенни — ярый приверженец кожаных косух и масла пачули.

— Да дело тут вовсе не в тебе, — успокаивает его Лютер. — Она вообще никого терпеть не может.

— И это правда. Как по-нашему, ребенок жив?

— Боюсь, Бен, что такой вариант не исключен.

Бенни с грохотом швыряет на стол свой баллистический нейлоновый портфель, щелкает замком, доставая оттуда ноутбук.

— Где подключиться?

Малколм Перри дожидается в комнате для допросов. Он чувствует мерзкий привкус во рту. Сквозь тонкую резину шлепанцев проникает холод от бетонного пола, прикрытого линолеумом.

Наконец сюда входят тот самый коп-верзила и его симпатичная зеленоглазая помощница. Они представляются, проводят нудную предварительную процедуру уведомления о видеозаписи беседы и так далее. Верзила, расставив ноги, откидывается на спинку стула. Он просто сидит, с насмешливым видом рассматривая Малколма, в то время как его спутница приступает к опросу.

— Малколм Перри, — говорит она. — В две тысячи первом году, в возрасте четырнадцати лет, вы прочитали в газете некролог с именем Шарлотты Джеймс, погибшей за неделю до этого в ДТП на мотоцикле. И вы отправились на кладбище Сен-Чарльз, прихватив с собой, — она немного хмурится, сверяясь с записями, — инструменты для копки и брезент, который вы, очевидно, похитили у соседа.

Малколм встречает ее взгляд, косясь из-под пакли жидких, с пробором по центру, волос.

— Вас задержали при попытке выкопать тело мисс Джеймс, с которым вы, судя по всему, собирались совершить половое сношение.

Малколм пожимает одним плечом. Заправляет за ухо прядь волос.

— Поскольку вы тогда были несовершеннолетним, а половое сношение с человеческим трупом стало считаться противозаконным лишь по Акту о сексуальных противоправных деяниях две тысячи третьего, вас выпустили, сделав предупреждение в связи с мелким правонарушением, а также потребовав от вас пройти психиатрическую реабилитацию у специалистов.

Но уже в две тысячи пятом году, во время вашей работы в похоронном бюро, вас схватили во время сексуального надругательства над трупом двадцативосьмилетней женщины, также жертвы ДТП. Вы высасывали из этого тела кровь и мочу, хлестали по ягодицам, после чего содомизировали его. За это вы получили шесть месяцев тюрьмы, из которых отбыли четыре и были выпущены под обязательство, что дважды в неделю будете посещать психиатра.

Хоуи закрывает папку, кладет на нее ладонь и обращает свои зеленые глаза на Малколма.

— Ну и как проходят консультации? — спрашивает она. — Прогресс есть?

— Гм, — отвечает Малколм. — Смотря что подразумевать под словом «прогресс»…

— Я имею в виду, вас по-прежнему тянет заниматься сексом с мертвыми женщинами?

В ответ долгая тишина.

— Ну ладно, — вздыхает Хоуи. — Когда это вообще у вас началось? Эти специфические изъявления любви?

— Когда я был маленький, — отвечает он. — Я, помнится, устраивал долгие похоронные службы по своим домашним любимцам. У меня было маленькое кладбище для животных. Наверное, все это есть у вас в папке.

— А как вы их выбираете, своих жертв?

— Возлюбленных.

— Ну, пусть так.

— Ну, как… Устраиваешься в похоронное бюро, в больницу там, на кладбище. Хотя лучше всего, понятно, в морг.

— То есть вам нравятся свеженькие?

— Как горошинки в стручке.

Она смотрит на него стеклянным взглядом.

— Но для вас это, по-видимому, несколько затруднительно? С учетом того, что вам запрещено работать непосредственно с мертвыми или вблизи них.

— Я нынче не практикую, — говорит он. — Я теперь больше не морговая крыса.

— Отчего же?

— Мне неинтересно быть политзаключенным.

— А это что, политическая позиция — насиловать трупы?

— Труп — это предмет, вещь. Вещь изнасиловать нельзя.

— А как же их семьи?

— Мертвые им не принадлежат.

— Иными словами, Малколм, для вас все как было, так и осталось? Вы берете от мертвецов то, что вам нужно, напрочь забывая об их родных и близких; о том, что те могут чувствовать… Ездите, так сказать, без платы за билет. Вся эта чепуха насчет мира и любви, что у вас на футболке…

— Это не чепуха.

— Мир и любовь — признаки взаимного уважения. У вас же уважения нет ни к кому.

— Это не так.

— Итак, вы больше не морговая крыса. Но кто же вы тогда? Я так понимаю, консультации для вас — пустой звук. Думаю, вы знаете себя достаточно, говоря то, что говорите. Но при этом фантазии не покидают вас ни на один миг. Мастурбирование под мысли о мертвых девушках.

— Бог мой, конечно, я фантазирую при этом! Мне, слава богу, позволено во время дрочки думать обо всем, что захочу. Мы живем не в полицейском государстве. По крайней мере, пока.

— Это так, — кивает Хоуи. — До тех пор, пока никому от этого нет вреда.

— На что вы намекаете?

— Как вы относитесь к доктору Тому Ламберту?

— К моему консультанту, что ли?

— Да, — отвечает Хоуи, — к вашему консультанту.

— Ханжа хренов. А что?

— Ханжа в каком смысле?

— Сто лет назад нацисты вроде него пробивали закон, чтобы кастрировать гомосеков.

— Поэтому вы угрожали его убить?

— Вы меня за этим сюда притащили?

— Не знаю. А что вы так насторожились?

— Потому что я этого не говорил. Он лжет.

— Понятно, — говорит Хоуи. — Я тоже не уверена, что это правда.

— Это он вам сказал? Потому что если да, то он лжец гребаный.

— А его жена?

— Что его жена?

— Вы ее когда-нибудь видели?