в одну. В ней стояло с десяток раскладных кроватей. — А вон те, по соседству, — там одиночные.

Надя выбрала себе комнатушку с окном во двор. Комендант засветил керосиновую лампу и пожелал ей спокойной ночи. Студитский передал Наде сверток с документами и деньгами и ушел ночевать в фургон. Надя сдвинула занавески на окне, закрылась на крючок и стала раздеваться. «Боже, лучше бы я сидела с мачехой, — с горечью подумала она, развязывая уложенную в пучок косу. — Две недели на колесах, и чем дальше, тем хуже!» Сразу вспомнился Петербург, о котором она почти не забывала. Та «зеленая тоска» на Каменном, где жила Надя в казенной квартире на четвертом этаже, и стоны больных в палатах Николаевского госпиталя, где дежурила по ночам, казались ей сейчас легким сном. Вспомнились две могилки — матери и отца, похороненных в разные годы. Мать свою Надя почти не помнила, а отца два года назад привезли тяжелораненого из Болгарии: он пролежал в госпитале с полмесяца и умер. Слезы мачехи над умершим отцом, которые все время казались Наде притворными и вымученными, сейчас легко прощались. Надя теперь журила себя за излишнюю строгость к неродной матери. Решила написать ей письмо, рассказать о своих мытарствах по Волге, по морю и этим сыпучим пескам. Но еще больше хотелось получить письмецо от нее. Интересно, как живут в Петербурге? Что нового? С отчетливой ясностью вспомнила графиню Елизавету Дмитриевну и ужин в доме Милютиных. Накануне графиня пришла в госпиталь и сказала: «Ну, что, моя девочка, — все хандришь? Хочешь, я сокрушу твою несносную тоску?» — «Сделайте милость, ваше сиятельство!» — «Вот что я тебе посоветую: отправляйся-ка ты с доктором Студитским в Закаспий. Не думаю, чтобы тебе было там хуже». Графиня пригласила Надю на ужин и познакомила с доктором. Капитан проводил ее ночью в карете до самого дома. Дорогой молчал и только беспрестанно мурлыкал какой-то незнакомый мотив. Уже на Каменном спросил: «Сударыня, что вас заставляет ехать в глухомань?» — «Не знаю», — просто ответила Надя. Он удивился и принялся ей втолковывать, насколько почетна обязанность не просто исцелять людей, но пробуждать к цивилизованной жизни целое общество. Тогда она впервые услыщала от него, какие большие дела ее ждут в Закаспийском крае. Но только теперь поняла: всякое большое дело требует больших физических сил, нечеловеческого терпения и самоотречения. Поняла и тем не менее ничего не могла с собой поделать: хотелось назад, в Петербург.

Утром, когда Надя вышла из ворот укрепления, перед ней открылась живописная картина. Вдоль берега Атрека, растянувшись саженей на двести, стояли между фургонами и телегами палатки, юламейки, кибитки. Всюду царило оживление. Толпы торговцев, перемешавшись с толпами туркмен из аула, напомнили Наде о ярмарке. Приказчики прямо с телег торговали ситцем и сатином, обменивали товары на ковры и верблюжью шерсть. Какой-то купец предлагал аульному старшине целую кузницу: мехи, горн, наковальню, несколько молотов и разобранный навес для нее. Надя отыскала доктора в толпе, возле кузницы. Аульный старшина, которому стоимость кузницы была не по карману, жаловался:

— Начальник, скажи, где столько денег возьмет бедняк туркмен?

— Купите ее сообща, — предложил доктор. — Зачем тебе одному кузница? Овец, что ли, подковывать?

Стоявшие рядом аксакалы засмеялись. Капитан предложил им сесть и поговорить по душам. Старики, озираясь по сторонам, сели кто на землю, кто на оглоблю. Студитский устроился на раскладном стуле, спросил аульчан:

— Уважаемые, хочу вам задать вопрос: найдется ли в вашем ауле столько денег, чтобы купить все привезенное?

Аксакалы тихонько посовещались между собой, затем старшина сказал:

— Нет, начальник, столько денег во всем ауле не найдется. Это я говорю тебе точно, Мередом меня зовут.

— А знают ли аксакалы, что надо для того, чтобы были деньги?

— Да, начальник. Надо ехать в аламан[4], но русские запрещают. Другого дела не знаем.

— В том-то и беда, что не знаете, — сказал доктор, — а дело — вот. Посмотрите на ту большую площадку. На ней приказчики решили открыть большой базар. Надо поставить торговые ряды: крытые прилавки, магазины, сапожные будки. Рядом же с базаром построим большой каменный склад для хранения товаров. Если уважаемые аульчане хотят иметь деньги, то пусть соберут своих людей и начинают класть стены. Платить будем хорошо.

Туркмены сразу заговорили между собой, засуетились. Студитский понял: раз толпа взбудоражилась, значит, дело стоящее. Надо только не спешить, пусть подумают, посоветуются. А пока начал рассказывать о железной дороге, которую этим летом начнут строить русские солдаты от Михайловского залива до Кизыл-Арвата. Тотчас задали вопрос: что такое железная дорога? Доктор объяснил; кажется, поняли его, но никак не могли согласиться, чтобы кусок железа с огнем внутри мог катиться сам по себе.

— Ладно, — сказал капитан, — сегодня я покажу вам дорогу и поезд.

Обещанием он еще больше разуверил аульчан в правдивости своего рассказа. «Как он нам может показать? — говорили они друг другу. — Этот человек, конечно, очень добрый, но зачем говорить о несуществующем?»

К обеду туркмены подались за Атрек, в свой аул. Наде наконец удалось подойти к доктору.

— Лев Борисыч, да они же с ума вас сведут: такие крикливые и горячие!

— Ничего, Надежда Сергеевна. Это хорошая черта у туркмен. Вы помогите мне сегодня, голубушка. Приготовьте волшебный фонарь.

В сумерках отправились в аул. Кроме волшебного фонаря взяли с десяток керосиновых ламп. На всякий случай Надя повесила на плечо медицинскую сумку. Едва появились у кибиток, сразу же попали в тесный круг аульчан. Аксакалы, уже знакомые доктору, приглашали угоститься, дети сновали под ногами, заглядывая гостям в глаза, женщины украдкой выглядывали из кибиток. Подчиняясь настойчивой просьбе старшины Мереда заглянуть к нему, капитан велел рисовальщику заняться установкой волшебного фонаря, а сам с Надей зашел в кибитку. Он не сомневался, что в ней будет темно, и, войдя, снял с сундука тускло светящуюся нефтакыловую свечу и поставил лампу. Тотчас вывернул фитиль, чиркнул спичкой, зажег и надел стекло. Яркий свет озарил содержимое юрты. Жена Мереда, явно не ожидавшая чуда от железной банки с керосином, испуганно вскрикнула и закрыла глаза рукой, а ребятишки словно воробьи выпорхнули во двор. Меред с пониманием подошел к лампе, притронулся пальцем к стеклу и отскочил как ужаленный. Доктор тотчас пояснил, как надо обращаться с лампой. В считанные минуты хозяин освоил несложную премудрость и остался весьма доволен собой. Надя между тем успела познакомиться с хозяйкой — женщиной лет тридцати. Звали ее Айшой. Она была в дряхлом длинном платье, голова покрыта халатом, а нижняя часть лица прикрыта платком молчания — яшмаком. Надя подарила хозяйке