в эпоху верхнего палеолита, — это появление орудий с деревянными рукоятями, захоронений, магических ритуалов тотемического характера, изготовление фигурок из глины и применение красок для наскальной живописи — все же именно неолитическая революция является началом цивилизации в современном смысле. По мысли Бахофена, земледелие было обеспечено существованием того строя, который он называет гинекократией и который по описанию чрезвычайно близок к аналогичному строю у Моргана и Лафарга.

Сергей Кургинян цитирует крупного советского этнолога Юрия Семенова, который пытается осмыслить, как возникло человечество. Ссылаясь на Ленина, Семенов называет первой формой существования подлинно человеческого общества «первобытную коммуну». Он пишет: «Под первобытной коммуной В. И. Ленин понимал родовую коммуну, род, что именно родовое общество он рассматривал как первую форму подлинно человеческого общества, пришедшую на смену первобытному стаду».

На основании рассмотренного нами, есть основания полагать, что формирование родовой коммуны и формирование материнского права — это один и тот же процесс. Причем при различных представлениях о периоде, предшествовавшем материнскому праву, каковы представления Бахофена и Дарвина — Аткинсона, их, безусловно, объединяет то, что женщина в этот период оказывается в социальной роли гетеры, жертвы мужского насилия.

Бахофен, напомню, называет этот период первоначальным «матриархатом Афродиты» и «гетеризмом». И соотносит изменение роли женщины при переходе от «первого» матриархата ко «второму» с изменением роли земли и ее порождений. Вот что он пишет по этому поводу:

«Мы видим противоречие между земледельческой культурой и injussa ultronea creation (диким самопроизвольным порождением), как оно открывается взгляду человека в дикой растительности матери-земли, а особенно в богатой и роскошной жизни болот. С образом последнего соединяется гетеризм женщины, тогда как с первым — строгий закон брака на принципах Деметры в сформировавшейся гинекократии. Обе ступени жизни покоятся на одном и том же фундаментальном принципе — на господстве порождающей плоти; различие между ними лежит в степени приверженности природе, которая сказывается в характере восприятия материнства. Низшие ступени принципа плоти соединяются с древнейшим периодом теллурической жизни, высшие — с более поздним, сельскохозяйственным; один усматривает воплощение своей идеи в растениях и животных влажной почвы, которые по преимуществу и пользуются божественным почитанием, другой — в колосе и посеянном зерне, которые возвышаются до священнейшего символа материнской мистерии».

Понятно, что колос и посеянное зерно — это символ земледельческой общины, в которой господствует материнское право. Сущность же болота в том, что оно фундаментально не подлежит упорядочиванию. Болото нельзя вспахать и засеять, разметить, возвести на нем здание. Женские волосы, которые обозначают буйную беспорядочную болотную растительность, являются, по Бахофену, символом гетерических практик.

В обсуждаемом нами фильме «Антихрист» фон Триер обращается к символике болота. В эпизоде, где герой убеждает супругу покинуть больницу и довериться его собственной помощи, он произносит фразу: «Ни один врач не знает о тебе больше, чем я». В этом месте показаны стебли растений в мутной воде в вазе на больничном столике, сильно напоминающие болотную растительность. Это как бы насмешка, означающая, что на самом деле ничего существенного герой про свою жену не знает.

Он смотрит на нее в этот момент как на воплощение материнства. По его мнению, перед ним женщина, которая находится в тяжелейшем горе от случайной гибели своего ребенка. И на первый взгляд, так оно и есть. Однако, как мы знаем, на деле эта мать потворствовала и даже способствовала гибели своего ребенка. По сути, гибель ребенка представляла собой определенную мистерию, в которой он должен был пасть жертвой необузданной половой страсти его матери. Она занимается сексом и не желает отвлечься на ребенка, который в этот момент залезает на подоконник, потому что она выбирает сексуальное наслаждение, а не материнство. Это кровавая мистерия раскрепощения гетеризма, как бы трансформации женщины-матери в женщину-гетеру.

Но такой же процесс происходит и в течение всей психологической работы, проводимой мужем по отношению к жене. В том и заключается главное бессилие психоанализа, что давая убедительные по внешности результаты (выявление объектов тревоги и ее постепенное преодоление), он лишь обеспечивает и усиливает глубинный процесс в психике героини, который сам не в состоянии постигнуть своими средствами и, более того, — о существовании которого даже не подозревает. Психоаналитик рационалистически отрицает то, что указывает на этот глубинный процесс — процесс умаления материнства и эмансипации проститутки. Тревога, которую он выявляет и снимает, является тревогой героини перед ее сущностью, которая в ней шевелится и должна эмансипироваться до конца. Психоанализ же предстает бессильным инструментом, невольно способствующим этому процессу.

Однако здесь возникает вопрос — а в каком смысле и в какой степени героиня является в начале описываемых в фильме событий женщиной-матерью? Что это за материнство, которое умаляется в ней в ходе происходящего? Что есть материнство для фон Триера, и шире, — для современной Европы? Присутствует ли в современном Западе хотя бы в остаточных формах, ограниченных собственно семьей, материнская природа женщины, которую показывают нам Бахофен, Морган и Лафарг, описывая эпоху материнского права?

Страшная дорога свободной личности

Отречение от рода

Илья Росляков / ИА Красная Весна / 2 октября 2021

«Мужчина — форма, женщина — материя», — такова наиболее общая формула мужского и женского принципа у Вейнингера. Этим он определяет отношения полов: материя без формировки абсолютно бескачественна, и потому она стремится принять любую форму

Предположив вслед за рядом исследователей, что привычному нам обществу патриархата предшествовал некогда матриархат, и видя, что фон Триер в интересующем нас фильме «Антихрист» направляет свою героиню в состояние, соответствующее древнейшим формам этого матриархата, мы не можем не задаться вопросом: чем характеризуется жизнь этой женщины до начала ее превращения — до событий, показанных в фильме.

Вспомним еще раз кратко, что мы видим в этом фильме. Перед нами обычная современная семья, которую постигает несчастье в виде гибели единственного ребенка. Тяжелейшая скорбь матери по поводу его утраты, выглядящая поначалу вполне естественно, постепенно принимает все более и более странные формы, которые ее супруг, пытающийся помочь ей через психоанализ, просто не может понять.

Непонимание все нарастает, и в конце концов та женщина, в которой мы поначалу видели несчастную мать, переходит в состояние раскрепощения некоей первобытной женской природной силы, которую она направляет против своего мужа. И которую, как выясняется, направляла и против ребенка: она могла легко отвратить от гибели, но не сделала этого.

Видя во всем этом не произвольную фантазию художника, а некое далеко идущее описание происходящего с человечеством, мы должны понять, что именно творится в тех самых обычных современных семьях, если в них может возникнуть