— Там, внутри, очень здорово: просто восьмое чудо света, хотя немного сыровато для такой розы Иерихона 8), как вы.

Леди Флеминг рассмеялась; ее свежее лицо с ямочками на щеках просто сияло от удовольствия.

— Вы ирландец?

— Один из них. Второй стоит позади вас.

Дженни обернулась. Тади Бой, косматый и неопрятный, застыл в мрачном ожидании.

— Он сердится. Почему он сердится? — осведомилась леди Флеминг.

— Хочет скорей добраться до Руана и приложиться к бутылке. Но тут, видите ли, серьезное дело, которое не терпит отлагательств… Вы, конечно, из Шотландии. Вы остановились в Руане?

С того самого момента, как она подъехала к ирландцам, Дженни так и светилась озорством; радостное возбуждение переполняло ее всю — от пламенеющих волос до туфелек на пробковой подошве. Она приготовилась было отвечать, но Маргарет Эрскин опередила ее, сказав спокойным голосом:

— Мы остановились вместе с двором. Возможно, будем иметь удовольствие встретить вас там. Матушка, нам пора ехать.

— Да, но сперва нужно познакомиться. Вы, я догадываюсь, О'Лайам-Роу. А он кто? Кажется, вас трое?

— Самый жирный чернозем, — язвительно проговорил господин Баллах, все еще стоящий позади, — славен тремя сорняками. Так гласит старая ирландская поговорка. Вы должны нас извинить. Мы дожидаемся аудиенции у короля.

Коренастая, с тихим голосом, с карими глазами на некрасивом, простоватом лице, Маргарет Эрскин, в свои двадцать лет вторично вышедшая замуж и имеющая сына от первого брака, умела сдерживать мать как никто другой, во всяком случае, с тех пор, как умер отец. Вот и сейчас, как много раз до того, она пресекла опасную забаву и за все время, пока они с Дженни садились на коней, прощались и отъезжали, ни словом, ни знаком не показала, будто знает кого-то из встреченных.

О'Лайам-Роу едва поглядел им вслед. Потирая руки, он обернулся к Тади Бою:

— Точь-в-точь большая ярмарка в Кармане с процессией тридцати семи королей, а?

— Вам не приходит в голову, что и королям время от времени надобно закусить? — ответил оллав. — Господин Стюарт дожидается вас, как многотерпеливый Иов, а у Пайдара Доули остекленели глаза. И потом, что, если король пошлет за вами, а вы не успеете надеть свой новый фризовый плащ?

— Вот что… — начал было О'Лайам-Роу и осекся, слегка раздосадованный. — Что-то слишком уж много шуму вокруг моей одежды.

— Ну, что ж, — сказал Тади Бой терпеливо, — ведь они ожидают увидеть принца, а не лешего или водяного.

Тут ирландцы бок о бок направились к лошадям, оставляя позади отмель, кита и тех четверых, что его сюда привезли, — и у одного из четверых, как всякий мало-мальски наблюдательный прохожий мог заметить, не хватало пятки.

Не вызывало сомнения то, что, перед тем как начать личные переговоры, предполагалось поразить ирландских гостей роскошью, в которой купался король Франции, и богатством его верных подданных. В распоряжение О'Лайам-Роу были предоставлены спальня и приемная в «Золотом кресте», большой новой гостинице, расположенной на рыночной площади, — Робин Стюарт сообщил, что стоимость этих двух комнат примерно равна месячному доходу собору Нотр-Дам: цены повысились перед торжественной церемонией въезда короля.

Устроив своих подопечных, Робин отправился на другой берег руки, в Бонн-Нувель. До празднеств оставалось еще три дня, и все это время ирландцы должны были провести в Руане. Стюарт перестал уже обращать внимание на их повадки и одежду. Ему было велено приезжать каждый день и обслуживать их — показывать интересные места и вообще исполнять всякое разумное желание. А когда церемония закончится, они отправятся вместе со всем двором в зимнюю королевскую резиденцию, где уже и начнутся серьезные переговоры.

Робина Стюарта, которого больше всего на свете пленял успех, не слишком-то радовала эта возня с ирландцами. Лучник познакомил их с владельцем отеля, свел Пайдара Доули на кухню и распрощался. Он уехал, а навстречу ему галопом проскакал постельничий короля, везший послание Филиму О'Лайам-Роу, принцу Барроу, от его христианнейшего величества Генриха II Французского. В самых сердечных выражениях король приветствовал своих гостей на берегах прекрасной Франции и приглашал О'Лайам-Роу к себе в полдень того же дня, в аббатство Бонн-Нувель, одетым для игры в мяч.

— Боже мой, — изрек Тади Бой Баллах, когда придворный посланец с поклонами удалился, и прилег на кровать, выставив круглый животик.

До прихода гонца они довольно бурно обсуждали вопрос о том, что предпринять относительно человека с одной пяткой: О'Лайам-Роу признавал, что без доказательств они не смогут выдвинуть обвинение, но решил, что можно попросить Пайдара Доули время от времени присматривать за увечным Ионой и его китом. Теперь же Тади Баллах сказал:

— Боже мой, да иди ты так, как есть, в этой шафрановой сбруе и свиной коже. Хорош ты будешь в гетрах, с ракеткой, гоняясь за маленьким мячиком!

Солнце, яркое для осени, озаряло волосы О'Лайам-Роу, который стоял у окна приемной и глядел вниз на улицу. Там двигались головы, непокрытые и под капюшонами, вот колыхнулось красное перо на мужской шляпе, сверкнул шелк, затем мелькнули белая кисея и синий бархат высокого женского убора, а следом — плащ слуги. Проехала тележка, нагруженная бочонками с пивом; служанка с промокшим подолом прошла от фонтана с ведром в руке. Наконец какой-то мужчина остановился у дома напротив и прислонился к дверному косяку, поглаживая черную бороду.

— Не робей, Тади Бой. Разве не приходилось мне в хлеву на лету прихлопывать овода? Значит, смогу стукнуть и по этой бирюльке для взрослых ребят. Однако ж странный, басурманский способ приветствовать гостя.

— Он оказывает тебе честь, приглашая на дружескую встречу до формального приема, — принялся терпеливо разъяснять секретарь. — Оденься возможно аккуратнее, для нашего общего блага, и да преисполнятся уста твои лести, как соты — меда.

— Погляди-ка сюда, — сказал О'Лайам-Роу вместо ответа.

Бородач, стоявший на улице, пошевелился. Он снял широкополую шляпу без всяких украшений, почесал в голове, покрытой густыми черными волосами, и обвел крыши рассеянным взглядом. Солнце, пробивающееся сквозь печные трубы, осветило матовую белую кожу, прямой нос и черные дуги бровей. На бородаче был короткий белый плащ простого покроя; из-под него виднелись длинные черные рукава камзола и колет из грубой ткани, однако вся фигура — высокая, с тяжелыми плечами, — казалась смутно знакомой. Неумело выполненные портреты этого человека висели повсюду, и червонцы с его изображением звенели в кошельках у обоих ирландцев.

— Король, — проговорил Тади Бой. — Нет, не может быть.

— Тогда это его двойник, — заверил О'Лайам-Роу.

Они замолчали. Потом Тади Бой издал певучий, мурлыкающий звук.