— Раз ты так занята, что не можешь ответить на звонок! — Петя буквально сминает остатки в кулаке. — То на хрен тебе телефон?!

Киваю. Просто киваю, потому что любое слово поперек обернется против меня. Хотя, в последнее время даже покорность его редко успокаивает.

Он тяжело вздыхает и отодвигается, наплевав на то, что мои личные вещи хрустят под у него под пятками.

— Матери стало хуже, я добился, чтобы ее перевели в нашу больницу.

— Тут… хорошие врачи… — соглашаюсь я, осторожно, почти по стенке, отодвигаясь от мужа на безопасное расстояние. — За ней присмотрят.

— Будешь ездить к ней каждый день. Поесть повезешь, фрукты, книжки. Что там она попросит. Жаловалась, что ты совсем с ней не общаешься. Какого хера я должен был все это выслушивать?

— Я просто много работаю… — Под его негодующим взглядом тут же прикусываю язык.

О чем мне с ней говорить, если свекровь любую тему сводит либо к своим бесконечным болезням, либо к вопросу наших в Петей детей. Она вообще считала, что я должна была сидеть дома и полностью посвятить себя мужу, как она в свое время, ушла с работы, чтобы обеспечивать уют его отцу. До сих пор не понимаю, как мне удалось убедить Петю разрешить мне работать, потому что мать и его накрутила так, что он и слышать ничего не хотел.

— Если у тебя так много работы, Варвара, то ты на хрен уволишься и будешь сидеть дома!

— Я все успею, — бормочу заплетающимся от внезапной усталости языком. Мне бы просто прилечь на пару минут, закрыть глаза и отпустить этот день. Разгрузить голову. А вместо этого беру сумку, опускаюсь на колени и подбираю свои вещи. — Наверное, сбегаю за курицей. Тамара Викторовна любит бульон.

Петя свысока наблюдает за мной и нехотя разрешает пройти до двери.

Берусь за ручку, мысленно прикидывая, где в этом районе есть магазины одежды. Нужно купить любые джинсы и любой свитер-мешок. Если Петя увидит…

— Что это на тебе? — спрашивает муж, хватает меня за руку и практически срывает пальто с одного плеча.

Закрываю глаза и про себя считаю до трех.

На счете «два» в ушах появляется звон и мир опрокидывается.

28 ноября

— Варюха, ты бледнее смерти. — Паша щелкает пальцами у меня перед носом, потому что я почти заснула, сидя над конспектом.

— Голова очень болит в последнее время.

Зеваю в кулак и радуюсь, что сделала это вовремя, потому что в учительскую заходит математичка, а она объявила мне личную вендетту, и доносит Гавриловне буквально о каждом шаге. Я и не знала, чем успела насолить человеком, с которым и десятком лов не обмолвились, пока мне не рассказали, что она хотела на мое место свою дочь, и та, вроде как, даже приходила на собеседование, но взяли все-таки меня.

Если математичка увидит, что зеваю на рабочем месте — ну и что, что не на уроке, а в свое законное «окно» — она уж расстарается преподнести это в выгодном для себя свете. Да и то, что Паша меня время от времени угощает кофе и конфетами, она явно не оставляет без внимания. А где-то здесь, в «Эрудите» у моего мужа есть «блат», раз он смог пропихнуть меня на прикормленное место. Кто и на какой должности, Петя мне так и не сказал, только намекнул, что даже на моей работе у него есть глаза и уши.

Мы вообще почти не разговариваем. Хоть шишка на моей голове почти зажила, а синяк над левым виском неплохо замаскирован тональником, я все так же боюсь открывать рот в присутствии мужа. Шишка за то, что оделась, как проститутка. А оплеуха… просто так, в довесок, чтобы не забывала, какая тяжелая рука у моего мужа. До сих пор перед глазами стоит сцена, где он выгребает все с моих полок, сваливает вещи на кучу и начинает «ревизию», выбрасывая все «шлюхинские шмотки». Он даже белье мое проверил, и теперь у меня только два лифчика, которые одобрила бы даже церковь. И нет ни копейки денег, чтобы купит новые, потому что я все сбережения откладываю на поездку в Париж. Хоть понятия не имею, как сказать об этом Пете и не получить каникулы в реанимацию.

А еще чемодан исчез из-под кровати в неизвестном направлении, хоть теперь это не имеет значения, потому что Петя не даст мне уйти. Он так и сказал об этом, когда я, на следующее утро после его урока смирения, второпях замазывала синяк. Наверное, увидел что-то в моем взгляде, и решил сразу обрубить концы.

Поэтому, побег — единственный способ избавиться от его тирании. А когда я выжду подходящий момент, то сделаю это сразу, ничего не забирая с собой.

Только, все равно не раньше, чем отвезу детей на каникулы, потому что пока на счету каждая копейка.

— Давай кофейку, а? — шепотом предлагает Паша.

Я быстро срываюсь на ноги, трясу головой, отказываясь от угощения.

— Спасибо, Паша, но я хочу заглянуть к своим на биологию.

— Прямо по головам их будешь на каждом уроке считать? — посмеивается он.

Подтверждаю его догадку улыбкой и ухожу под аккомпанемент змеиного взгляда математички.

На самом деле, меня интересует только одна голова — голова Ленского.

С нашего последнего разговора он меня игнорирует: не ходит на мои уроки и на классный час, а на перемене просто таинственным образом испаряется сразу отовсюду. Но каждый раз перед уроком литературы у меня на столе лежит реферат по пройденной теме. Хороший реферат, в котором чувствуется и личное мнение, и работа с материалом, а не абы что, скачанное из интернета. При этом Ленский исправно, без пропусков, ходит на остальные уроки, хоть учителя продолжают жаловаться на его привычку сидеть в наушниках у себя на «галерке».

Урок идет уже минут двадцать, так что я осторожно стучу в дверь и заглядываю в класс. Вопросительно смотрю на учительницу биологии, не помешаю ли я, и получаю гостеприимный приглашающий жест.

— Я быстро, Степанида Семеновна. — Нахожу взглядом Ленского: он в наушниках что-то записывает в тетрадь. — Можно я Ленского на минутку заберу?

Ленский, само собой, даже не слышит, и замечает меня только когда мальчишки с парты перед ним привлекают его внимание.

Поднимает голову, хмурится — и мы смотрим друг на друга.

Он как будто увидел прилипшую к брюкам жвачку: странно и немного брезгливо кривится, но все-таки встает из-за парты. Я снова выскальзываю в коридор и пытаюсь понять, что это вообще было? Лучше уж думать о том, что мальчишка «перегорел» и теперь я его просто раздражаю, чем о том, что ему очень идет узкий черный свитер с широким воротом-лодочкой, в котором выглядывают мускулистые плечи и выразительные ключицы.

Дверь открывается и закрывается.

Поворачиваюсь.

Ленский держит руки в карманах узких брюк, крепкое запястье торчит наружу, украшенное тяжелыми стильными часами. От мальчишки снова пахнет сигаретами и мятной жвачкой. Запах действует на меня так странно и сильно, что с трудом держусь и не прячу нос в ладонях. Так, нужно собраться и просто высказать ему все. Разрубить идиотский узел недопонимания и поставить жирную точку.