– Учи-учи ученого… – хмыкнул Торман. – А то без тебя не знаю. Ладно, из какого хоть города-то кандальник?

– Из Ульбурга. Оттуда обычно никого не дают, а тут весточка пришла – мол, подъезжайте, пара бычков будет.

– Из Ульбурга? Вона… От Лабстермана, стало быть. Знаю его, давненько знаю… Лабстерман – сволочь старая, битая… – с оттенком уважения сказал обер-мастер. – Ну, коли он предупреждает – надо верить. Тогда вот что… пусть остается в цепях. Ну а норму… – задумался гном, – норму, раз он такой бойкий, мы немножко повысим. Ежедневно – по две унции серебра. За себя, значит, да за земляка своего спятившего. А будет трепыхаться, то вместо замочков мы ему клепку на цепи поставим, а ручные да ножные цепочечки вместе и соединим. Хе-хе-хе, посмотрим тогда, какой он бойкий!

Обер-берг-мастера я сразу же возненавидел больше, чем прежних обидчиков – бургомистра и старшину кузнецов…

– Значит, сильно ты Лабстерману насолил, сильно… – хмыкнул Торман. – Бургомистр обычно на галеры посылает. Сколько раз ему удочку забрасывали – давай, мол, по сто талеров с рыла – ни в какую. Говорит, на Восток, на галеры выгоднее. Платят за гребца вдвое дороже, чем у нас, зато – там всего за год-два копыта откидывают. А у нас, коли сразу не помрешь, долго протянешь. Ну да ладно, – махнул «гном» ручонкой, – посмотрим, что ты за изюбр такой.

Пройдясь вдоль строя, «гном» продолжал разглагольствовать:

– Серебришко, ребятки, свою особенность имеет – кто возле него живет, никакими хворями не болеет. Вот я ем-пью на серебре, дышу серебром – уж сорок лет никаких болячек!

«Нет болячек? – хмыкнул я про себя. – А чего же ты такой смуглый?» И не просто смуглый, а синий. Читал я как-то, что воины Александра Македонского, боявшиеся расстройства желудка, пили исключительно из серебряных кубков и к концу похода стали слегка голубоватыми. Бьюсь об заклад, что у обер-берг-мастера проблемы с почками. Но проблемы Тормана – это его личные проблемы. Если он загнется здесь и сейчас, то вряд ли это освободит меня от каторги.

Нам выдали кирки, похожие на боевые клевцы, только с прямыми жалами, тяжелые тачки. Раздали по куску черствого хлеба, фунта эдак в три, по комку овечьего сыра и – луковицу. Что же, все просто и разумно. Брюхо набить хватит, и цингой не заболеешь. Дороговатая пайка получается! Если бы я кормился так каждый день, на прокорм бы хватило талера в месяц. Каждому была выдана глиняная плошка. Видимо, внутри горы есть какие-то водоемы (хотя бы лужи, но кто скажет, что лужа не водоем?).

Пока выдавали пайки, обер-берг-мастер щедро делился наставлениями:

– Главное, ребятки, тутошних гномов остерегайтесь, – ворковал он, как дедушка, первый раз отправляющий внуков в лес за хворостом. – Они, суки низкосракие, выходят на старые штольни да начинают кайлом махать…

Главный горный мастер принялся пересказывать историю о Фраермане, которую мы уже слышали. Только в его изложении рудокоп все-таки простил непутевую жену. А вот она решила сама подсмотреть за гномами, за что и была примерно наказана.

– Так что, детушки, – заключил обер-мастер, – увидите гнома, не верьте ему ни на пфенниг! Поняли?

Один из парней, весельчак и балагур, глядя на Тормана, по виду – сущего гнома, не выдержал и фыркнул.

– Э, паренек, – широко улыбнулся «дедушка». – Тебе посмеяться захотелось?! Сейчас – вместе посмеемся. Эй, робятушки, отведите-ка шустрика на «кобылу»! – приказал он голосом, который отливал не серебром, а совсем другим металлом.

Парня вытащили из строя и повлекли в угол, где стояло непонятное сооружение: бревно на четырех подпорках. Спереди прибит лошадиный череп. Точно – ни дать ни взять – кобыла. Только вместо седла на ней была узкая доска с острым краем…

На эту доску охранники пристроили весельчака, связав его руки и ноги под брюхом «коня».

– К ножкам-то – камушки, камушки привяжите, не жалейте камушков-то, – «ворковал» обер-берг-мастер. – Чего бы хорошего, а камушков у нас много, на всех хватит… И пусть он так до вечера посидит, стервец. А завтра, коли ходить сможет, тройную норму за паек выполнит! Не выполнит, собачки помогут…

Такого наказания я еще не видел, но сообразил, что если просидеть до вечера, то, в лучшем случае, останешься калекой.

– Вот так-то, миленькие мои, – добродушно улыбнулся Торман. – За малое непослушание – посмотрел не так, сказал не то – ненадолго на кобылку посадим, на час-два. За большое – подольше. Ладно, ребятки, – кивнул он охранникам, – снимите этого дуралея. Прощу его на первый раз, так и быть. Только норму мы ему увеличим… Пусть он сегодня… четверную норму нарубит, чтобы хлебушка вдоволь покушать.

Бедолагу развязали и небрежно уронили на землю.

– Ну чего ты, милок, разлегся? – улыбнулся Торман. – Тяжело? А и просидел-то всего ничего.

Парень едва сумел подняться. Выпрямившись, пошел, широко раздвигая ноги и морщась от боли.

– Ну, детушки, все поняли? – улыбнулся во всю пасть Торман и, остановившись напротив одного из наших, спросил: – Ты, братец, все понял?

– Понял, начальник, – кивнул арестант.

– Нет, дружочек, ничего ты не понял… – цокнул языком «гном» и, вытащив из-за пояса дубинку, ударил ею в живот каторжника, а когда тот согнулся, со всего маху вытянул вдоль спины.

– Что он неправильно сделал? – спросил Торман, остановившись напротив меня, и с усмешкой заглянул в глаза. – Ну-ка, наемничек, скажи? – приподнял он дубинкой мой подбородок.

Мне захотелось плюнуть в синюю морду, но получать дубинкой не хотелось.

– Он назвал вас не в соответствии с приказом, господин обер-берг-мастер! – хрипло отрапортовал я, пытаясь правильно выговорить должность.

Торман разочарованно убрал дубинку и хмыкнул:

– Умный, ублюдок. Все слышали, детушки? Обер-берг-мастер! И не дай вам Бог назвать меня по-иному! Ну а теперь – пора за работку браться. Дело простое, – напутствовал нас Торман. – Идете в штрек и выбираете камень, что нравится. Рубите, складываете на тачку и вывозите наверх, к камнедробилке. У дробилки стоит человечек, все запишет – сколько на вас начислено руды, сколько из нее серебришка выйдет. Да не забудьте при входе палки да ветошку для факелов взять. Обратно пойдете – кайло и тачки сдайте. Спать никто не уйдет, пока хоть одна кирка на руках будет. А коли убьют кого, остальным его норму вырабатывать придется. Все понятно? Идите, голубки мои славные, трудитесь!

Под надзором охраны мы потянулись в зев пещеры. Места хватало, чтобы войти лишь двоим. Катить перед собой тяжелую тачку, волоча ручные и ножные кандалы, – не подарок. Кажется, тачка и так неподъемна, а если ее камнями набить? Но остальным было немногим легче.

Когда заходили, рядом пристроился Жан: «Перетолковать нужно!» – шепнул он и отошел в сторону.

Штольня шла не вниз, а, скорее, вверх. Протопав с полмили, мы оказались в огромной пещере, освещенной множеством факелов.