Коля нежно взял ее руку, уткнулся носом в запястье и вспомнил, как сошел с поезда в Хельсинки и как его сразу окутал чудесный, никогда не чуянный запах, аромат и свежесть. Чем пахло на наших советских вокзалах? О, этот за полверсты слышный запах вокзала! Запах креозота, которым пропитывают шпалы, запах горелого масла из колесных букс, дымок кипятильников, потный кисловатый запах толпы и застарелая аммиачная вонь из вокзальных сортиров.

А тут – вернее, теперь уже там, в Хельсинки, – как будто бы все кругом было сначала тщательно вымыто, а потом сбрызнуто каким-то приятным, свежим, нежным, ненавязчивым, но ощутимым одеколоном. Запах чистоты и свежести. Запах благополучия. Запах радости, бодрости и даже, наверное, счастья. Коля вспомнил, как он остановился, покрутил головой, вдохнул в себя этот запах поглубже, насладился им. Точно такой же запах был в здании вокзала и особенно в туалете, где все сверкало, блестело и пахло все той же чистотой и свежестью.

Он тихонько, почти незаметно прикоснулся губами к Катиному запястью, к теплым голубым жилкам, и еще раз вдохнул этот чудесный запах.

– Нравится? – спросила Катя.

– Очень! – сказал он. – Чудесно! Просто как в Хельсинки в туалете на вокзале.

– Ты что, дурак?! – Она отдернула руку.

– А что? Знаешь как там пахнет? – растерялся Коля. – Вот почти как эти духи. Очень хороший запах. Нет, правда хороший… Ты что?

Катя дрожащими руками засунула флакон в замшевый футляр, бросила в сумочку, вскочила со скамейки и пошла назад, к метро.

– Катя! Обиделась? – Коля догнал ее. – Ну извини!

– Все настроение мне испортил! – крикнула она и пошла быстрее.

– Катя!

– Отстань!

* * *

Так и не помирились.

Может, оно и к лучшему. В начале девяностых Коля стал торговать металлом, быстро и сильно разбогател, а потом его нашли застреленным в роскошной пятикомнатной квартире, где он жил один. Хотя говорили, что на самом деле это был не он, а специально вымытый, красиво одетый и потом убитый бомж. Но так ничего и не доказали. А Катя стала известным репетитором по английскому языку и живет честной, трудовой, вполне обеспеченной, но скучной жизнью.

Куда им было вместе?

Две девочки, куриные ноги и галстук покойника

тайное знание

У нас по соседству жили две девочки, вместе ходили в школу, а потом вместе поступили в институт. Они жили в одинаковых квартирах и в очень похожих семьях в смысле культурного уровня, достатка и привычек. И звали их тоже почти одинаково – Карина и Кристина. Они даже внешне были похожи: обе глазастенькие и темноволосые.

Они очень дружили, прямо не разлей вода. Кристина жила на пятом этаже, а Карина на четвертом, и вот Кристина за ней каждое утро заходила идти в школу. Ну и потом в институт тоже.

* * *

Но они были совсем разные. Кристина была правильная и ровная, отличница, с красивой гладкой прической, всегда модно одетая, а Карина – дикая и фриковатая. Училась неровно, волосы стригла под мальчика, ходила в солдатских ботинках, курила и пила пиво прямо из банки.

Алевтина Павловна, мама Кристины, часто говорила:

– Вот вы, девочки, уже выросли, вы уже на третьем курсе, пора вам обзаводиться постоянными мальчиками!

– А зачем? – нагловато спрашивала Карина.

– Вить гнездышко! – сладко улыбалась Алевтина Павловна. – Пора думать о семье.

При этих словах Кристина краснела и начинала теребить подол своего платьица от Живанши.

А Карина смеялась:

– Это еще зачем? Еще чего! Никогда не выйду замуж! – И она подтягивала драные джинсы и цыкала зубом, на который нарочно надела красную коронку – для прикола.

Алевтина Петровна боялась, что Карина будет дурно влиять на ее дочь, и очень страдала.

* * *

На четвертом курсе дикая Карина вышла замуж за одного ихнего аспиранта, после диплома родила и гуляла под окнами с коляской.

А благовоспитанная Кристина завела длинный тяжелый роман с мерзким пожилым женатым мужчиной, у которого было трое почти взрослых детей и брат – знаменитый гей-активист. Этот мужчина сразу объяснил ей, что почем, типа, «а не нравится – привет». Кристина плакала маме в колени, мама умоляла прекратить эти отношения, но Кристина рыдала: «Я его лю-у-у-ублю-у-у!!!»

* * *

Алевтина Павловна поняла, что это Карина навела на Кристину такую порчу. Сбросила на нее всю свою фриковатость и забрала у нее уютность и воспитанность.

Поэтому она взяла две обглоданных кошкой куриных ноги (купила сырую курицу и отнесла помойным кошкам), обвязала их галстуком, снятым с покойника- блондина (договорилась в морге), и в полнолунную ночь спустилась по веревке в квартиру, где жила Карина с мужем, ребенком и родителями, – ровно этажом ниже. Чтобы положить этот амулет Карине под подушку и вернуть ей порчу.

Раскачала веревку, запрыгнула на балкон. На цыпочках вошла в комнату. Двуспальная кровать, и детская рядом. Луна светит. Глядит Алевтина Павловна, а в кроватке вместо ребенка лежит белобрысый мужик с проломленной башкой. А на нем кошка сидит и зубы скалит и говорит:

– Дай хоть курицу дожрать!

А мужик раскрыл глаза и шепчет:

– Где мой галстук?

Алевтина Павловна как шарахнется, как завизжит.

Карина проснулась, вскочила с кровати голая, и ее муж, тоже голый, закричал:

– Кто тут? Что за дела? А если в глаз?

– Не волнуйся, Коля, – говорит Карина. – Это Кристиночкина мама.

– Извините, – говорит Алевтина Павловна. – Я ошиблась дверью.

– Ничего, бывает, – сказала Карина. – Я вас провожу. Вы только свой амулетик заберите.

Сунула ей за шиворот эти куриные ноги с галстуком и вежливо вытолкала на лестницу.

Алевтина Павловна позвонила в дверь собственной квартиры. Никто не открывал, потому что ее супруг крепко спал, а Кристины дома не было.

Так она и прикорнула на коврике. Задремала. Но в три часа ночи ее разбудила Кристина, которая возвращалась из гостей вся такая сияющая.

Она поцеловала маму и сказала, что ей сделал предложение один хороший человек и у них, наверное, до Нового года будет свадьба!

* * *

Но потом оказалось, что это брат ее пожилого мерзкого любовника, известный гей-активист. Правда, он сказал ей, что на самом деле бисексуал, так что все в порядке.

Ну, хоть так.

А главное, куриные ноги и галстук покойника – помогают, точно.Принцы и принцессы

умножающий мысли умножает печаль